— Мы к фронту идем, отец, — сказал Кедров. — А если что случится с тобой?.. Мокеич поднял подбородок и стал похож на исландского шкипера — рыжебородый, светлоглазый, с твердым ртом и квадратным подбородком.
— Случится — так что ж, печалиться обо мне некому. Сыны в армии, а бабка еще до войны померла. Разве что внуки поплачут, так детские слезы, что роса — пригрело солнышко, и нет их. — Мокеич обернулся к немцу. — Мне бы хоть чем-нибудь им отплатить.
— Так что, трогаемся? — спросил Батраков, ни к кому в отдельности не обращаясь.
— Хорошо, Василий Мокеич, идете с нами, — решил Никольский.
— Вставай, — сказал Кедров немцу. — Бери мешок.
— А ты, дедушка, сознательный, — сказал Женька уже на ходу.
— Будешь сознательный, — ответил Мокеич. Он пропустил немца вперед. — Поживи с ними два года, они тебе эту сознательность через зад вобьют.
Никольский засмеялся, и Мокеич сердито посмотрел на него.
— Ничего тут смешного нет? — Вы вот, вы вот на целых ногах, а два года до нас шли.
Никольский перестал смеяться.
— Так откуда шли, отец!
Никольский надел мешок и поправил гранатную сумку.
— От Волги? — понизив голос, спросил Мокеич.
— От Волги.
— А в Москве он не был?
— Не был. Подошел, правда, близко, чуть ли не до трамвайных остановок. Ты иди вперед.
— М-да… — сказал Мокеич, обгоняя Батракова и Кедрова. Я думал — брешут они. И про Волгу брешут, и про Ленинград, и про Москву.
— Все верно, — хмуро бросил Кедров.
Пошагав немного, Мокеич обернулся:
— Как же так оно получилось — пол-Расеи отдали?
Батраков тоже хмуро бросил ему:
— Долгий разговор, отец. Ты иди — надо торопиться.
Мокеич вздохнул.
— Иду. Эх, мать ее рябая жила!
Мокеич шел уверенно, словно всю войну водил группы через тылы немцев. Больше он не оборачивался, а шел и бормотал что-то под нос, и иногда сокрушенно тряс головой или взмахивал руками и хлопал ими себя по бокам.
Когда лес поредел, Никольский спросил его:
— Ты, Сусанин, не сбился?
Мокеич не понял:
— При чем тут — с усами?
— Мы верно идем? — переспросил Песковой.
— Верно, верней не придумаешь.
— Ты не кипятись, отец, — сказал Батраков.
— Я и не кипячусь, он кипятит, — буркнул через плечо Мокеич. — При чем тут усы? При чем, а?
Никольский засмеялся.
— Усы гусара украшают.
Мокеич показал ему пустые руки.
— Хорош гусар.
— Стрелять умеешь? — спросил Батраков, догоняя его.
Мокеич кивнул.
— До войны пользовался ружьишком. У нас тут зайцы, лисы…
— Из автомата сумеешь?
Мокеич снова кивнул.
— Да уж постараюсь не осрамиться, если растолкуете как следует.
— Бросай якорь! — скомандовал Никольский.
Все остановились.
Никольский подмигнул Женьке:
— Рядовой Женька! Обучить ополченца Суса… Крюкова автомату, — приказал он. — Использовать остатки света.
Мокеичу, наверное, было никак не понятно, как в этих обстоятельствах можно шутить.
— Это что, по-военному — остатки света? Вроде остатки керосина?
— Да ну его! — махнул рукой Женька и потащил Мокеича в сторону.
Он отдал ему автомат Горохова и два запасных диска. За четверть часа Женька научил его заряжать, перезаряжать и ставить на предохранитель.
— Нашего полку прибыло, — сказал серьезно Никольский, когда Мокеич, застенчиво улыбаясь, появился перед ними с автоматом.
Мокеич погладил ложе автомата, снял снова фуражку и повторил:
— Еще раз спасибо за доверие, товарищи разведчики.
В поздних сумерках Мокеич вывел их к опушке, повернул вправо и пошел вдоль нее до глубокого и широкого оврага.
На краю оврага он остановился.
— До ночи надо бы подождать здесь.
— В какой стороне Григорьевка? — спросил Никольский.
— Правее.
— Далеко?
— Верст семь будет, — уверенно ответил Мокеич.
— Как, Коля?
— Примерно столько, — ответил Батраков. — Если карта не врет. — Он поднял руку. — Слышите?
— Танки, — сказал Кедров.
— Может, и тягачи, — сказал Батраков. — Начались их тылы.
— Так-с, — протянул Никольский.
Все помолчали.
— Переждем здесь до ночи? — потом спросил Тарасов.
— Сколько до наших, как думаешь? — спросил Кедров Батракова.
— Не меньше, чем километров пять, — помедлив, ответил Батраков.
— Вот бы нащупать их стык, — сказал Никольский.
— Как его нащупаешь? — сказал Тарасов.
Все снова помолчали.
— Подождем здесь до ночи, — сказал Кедров.
Бадяга понюхал воздух.