— Если ты выпьешь, может, пойдет вермишель?
— Это кто там предлагает выпить? — В дверях, придерживая полог локтем, стоял хирург. — Я — «за»! Мафусаил!
Мафусаил развязал на рукавах и на спине хирурга тесемки, стянул халат и осторожно, чтобы не вымазаться в крови, свернул его и ушел.
Хирург скомандовал сестре: — Полкружки! Накрой чайник, чтобы не остыл! — ткнул пальцем в Игоря: — Ты не уходи — не люблю пить один! — и ушел мыть руки.
Сестра достала из тумбочки бутылку со спиртом, налила полкружки, а воду, чтобы разбавлять, принес хирург. Хирург выпил спирт, съел две трети вермишели, выпил кружку чаю и, не докурив папиросы, уснул, уронив свою большую голову на руки.
Они встали из-за стола. Он надел вещмешок, сестра подала ему шмайсер.
— Если ранят, старайся попасть к нам.
Он повесил шмайсер на плечо.
— Ладно.
— Может, ты все это красиво врешь?
— Что?
— Что женат.
— Нет, не вру. Ложись спать.
— Ложусь.
— Пока.
— Пока.
Когда он вышел из палатки, на улице накрапывал дождь.
Бригада стояла в том же не густом, но высоком лесу. До фронта отсюда было километров тридцать, и жизнь шла как на формировке в тылу: коптили полевые кухни, перед землянкой-гауптвахтой скучал часовой, до обеда солдаты слушали информации и лекции политруков, и занимались с офицерами тактикой и огневой подготовкой. После обеда они чистили оружие, шли на работы, спали, убивали время до ужина, кто как мог.
Когда он проходил мимо штабного шалаша, ротный, помахав ему, позвал:
— Эй, пропавший! Прибыл? А я хотел доложить о тебе в «Смерш». Мол, у нас дезертировал Кедров.
Ротный, конечно, говорил это просто так. Ротный у них был не из тех, кто, чуть что, сразу же идет в «Смерш». С этим ротным им даже повезло. Из всех шести или семи ротных, которые сменились за эти два года — одних убило, другие не вернулись из госпиталей, — этот был самый лучший. Он не придирался к мелочам, вроде того, чтобы скатки у всех были похожи одна на другую, не сгонял сто потов на занятиях и не позволял взводным делать это, а к старым солдатам относился по-товарищески. Может быть, все это было потому, что ротному самому было двадцать пять. И ротный еще был смелым парнем. Говорили, что в той части, откуда через госпиталь он попал к ним, его представляли к Герою, но почему-то не утвердили.
— Прибыл, товарищ старший лейтенант.
Ротный поправил новенькую фуражку, сдвинув ее слегка на сторону, одернул складки гимнастерки за спину, полюбовался начищенными сапогами и насмешливо подмигнул:
— В общем, теперь есть и наш человек в штабе. Если в роте будут неприятности, замолвишь за нас словечко генералу?
— Замолвлю, товарищ старший лейтенант, — пообещал он в том же тоне.
— Договорились. — Ротный передвинул фуражку на другую сторону. — А теперь — к своим. Левое плечо вперед, марш!
Первым он увидел Бадягу. Босой Бадяга лежал возле шалаша и лениво чесал большим пальцем ноги подошву другой. Лицо у Бадяги было помятое, он только что вылез из шалаша, а до этого напропалую спал.
— Здорово, — сказал Игорь.
— А, здорово, — ответил Бадяга и сел. — Прибыл?
— Прибыл. Как вы тут?
Бадяга зевнул.
— Ничаво. Кормят по первой норме, и вроде бы так и будет. Как ты?
— Тоже ничаво.
Он вошел в шалаш. Все здесь осталось так же, как и было: по обе стороны от входа на еловых лапах лежали автоматные магазины в замасленных парусиновых чехлах, лопаты и гранаты-лимонки, покрытые пылью, кучка их была похожа на картошку. Все было так же, только хвоя высохла до желтизны.
«Вот и дома», — подумал он.
Он распустил скатку, подогнул рукава шинели, постелил ее с краю, а шмайсер поставил в головах, как было у всех.
— Иди покурим, — позвал он Бадягу.
Бадяга сел с ним рядом и осторожно взял из коробки «сафо». Он нюхал ее, засовывая поочередно в обе волосатые ноздри, и удивлялся:
— Никогда не видел таких здоровенных. Это что, от союзников? Слабые, поди?
— Слабые. Без привычки от них кашель.
— А ты что, привык?
Он усмехнулся.
— Да. Но придется отвыкать.
— Придется, — согласился Бадяга. — Ничего, быстро отвыкнешь. — Бадяга смешал табак папиросы с махоркой и свернул самокрутку, Игорь чиркнул спичкой и дал Бадяге прикурить.
Сделав несколько затяжек. Бадяга определил:
— Медом отдает.
— Да. Письмо мое получили?
— Получили. Никольский читал. Куда тебя зацепило?
— В плечо.
По мясам?
— Да.
— Эх-ма! — вздохнул Бадяга. — Я бы тоже с месячишко повалялся на чистом да на мягком.
— Поваляешься еще, — подбодрил он.