***
В СКП что-то происходит.
Виктория Даллон понимала это, изредка выныривая из собственных переживаний. Видела во взглядах редких посетителей, иногда появляющихся в её «камере». Эти взгляды были уставшими. В них отражалось непонимание и беспокойство. Иногда, прежде чем вновь погрузиться в тяжелые думы, она размышляла над тем, что же такого случилось, что всё СКП гудит как растревоженный улей? Неужели вчерашние беспорядки не прекратились? Эти вопросы быстро тонули во мраке собственных переживаний. Чтобы там не происходило, это не могло разволновать её больше, чем собственные поступки, осознание тяжести которых настигло её, пусть и с задержкой.
— «Я – убийца».
Раз за разом, всплывали в её голове два страшных в своей сути слова. Они были словно те гвозди, что в крышку гроба. Она сама сколотила этот гроб, сама вырыла яму. Сама, всё сама. Никто не виноват в том, что она натворила, кем стала.
— «Убийца».
Она сама не знала, почему ещё не начала рвать на себе волосы, ограничиваясь лишь порывами. Не знала, почему ещё не убила себя. Может, дело в тех таблетках, которыми её напичкали местные сотрудники? Да, наверняка дело в них… или всё дело в слабости. Той немощи характера, что привела её к такому трагичному итогу, немощи, что не удержала её от роковых ошибок.
Вики, словно послушная ученица, сложила руки на столе. Соловьиными глазами осмотревшись вокруг, и убедившись, что ничего не переменилось, она вздохнула, моля Бога, чтобы сделал её камнем. Она хотела застыть, исчезнуть, раствориться. Что угодно будет лучше будущего, в котором ей придется посмотреть близким в глаза. Иногда Вики ловила себя на мыслях, что она пришла сюда, убегая от семьи. Лучше тюрьма, Птичья Клетка была бы предпочтительней минуты, мгновения, мимолетного перегляда с родителями. Вики до ужаса, до безумия боялась этой встречи, которая настанет скорее раньше, чем позже. Неотвратимость этого мгновения вводила девушку в панику.
К этому моменту она поняла, что её не посадят, что ей не стоит ждать справедливости внутри этих стен. Окружающие не посчитали её признание чем-то стоящим разбирательства. Ей это ясно дала понять Пиггот, во взгляде которой читалось едва ли не презрение к ней, к тому, что она тратит её время своими пустяковыми проблемами.
Ей дали понять это те люди, что суетились вокруг неё половину ночи. Это не были надзиратели. В их взглядах читались жалость, сочувствие и соучастие. Так не смотрят на убийц. У убийц не должны справляться об их самочувствии. Это было неправильно и это злило Викторию, место которой в тёмной клетке, но не тут, не в комфортной комнате отдыха в компании с холодильником и телевизором.
Что это было? Почему к её поступку так отнеслись? Разве имела она право убивать тех людей? И разве имели эти люди право оставлять её проступок безнаказанным? С каких пор убийц игнорируют? Или дело в другом? Может, все дело в Новой Волне, ссориться с которой Пиггот не с руки? Может, никто не хочет конфликтовать с Панацеей? Может ли быть такое?
У Виктории было достаточно времени, чтобы задаться этими вопросами, но ей казалось, что всего времени мира не хватит, чтобы найти ответы на эти вопросы, не без помощи тех, кто может знать на них ответы. Но давать ответы ей никто не спешил, ей предлагали поесть, предлагали кофе и чай, предлагали сон, но не ответы, в которых она нуждалась больше всего. Ей тут не дали ничего, в чём она по-настоящему нуждалась.
С другой стороны, разве это не хорошо? Она ведь помнила, зачем пришла сюда изначально, какая цель двигала ею до того как впасть в черную меланхолию. Если ей не предъявят обвинений, то это значит, что репутация Новой Волны не пострадает? Идея не исчезнет под грудами словесных помоев, что последовали бы в случае публичного суда. Репортеры хуже злодеев, им бы только дорваться до сенсаций, а там трава не расти. Но её не обвинили, не бросили в камеру, значит, это всё отменяет; значит, её страхи были напрасными; значит, можно уйти…
Вики тряхнула головой. Всё это не значит ни хера. Она убийца, и этого не отменить. Она не сможет смотреть в глаза своим родным. Она - чудовище, то самое, которых она ненавидела всю сознательную жизнь.
Вики оторвалась от своего занятия, когда дверь в комнату приоткрылась. Сунув руки под стол, пряча под ним искусанные, истерзанные пальцы, она подняла взгляд, ожидая увидеть уже привычную картину. Последний час сюда целыми стайками наведывались изможденные люди, одного взгляда на которых хватало, чтобы понять - Виктория Даллон и её преступление, это последнее что их сейчас заботит. Что-то действительно случилось, и Вики в другой день бы спросила: в чем дело? Но не сейчас. Не зачем убийце отвлекать этих людей праздными вопросами.
Она камнем застыла, когда в дверь вошла Эми.
Сестру было легко опознать в одежде медицинского работника, медицинская маска не скрыла тех деталей лица, которые она видела каждый день.
Вики хотелось улыбнуться и задать миллион вопросов, в том числе, поинтересоваться, почему сестра ходит в халате странного покроя, а не в собственном костюме. Почему нижнюю половину её лица скрывает маска. Вики многое хотелось узнать, но она смогла лишь испуганно и как то жалобно проблеять, не силясь скрыть удивления:
— Э… Эми… — Она с трудом слышала собственный голос.
Голос подвел её, она спешно отвернула лицо, боясь прочитать в глазах сестры презрение, страх, неприязнь и разочарование. Эми, милая, добрая Эми, наверняка ненавидит её. Должна ненавидеть. Да, она помнила, что убивала вчера из-за страха за Эми, но сама мысль о том, что сестра будет благодарна ей за такую услугу, звучала кощунственно. Эми, наверное, всё уже знает и теперь презирает её.
Вики закрыла глаза, она бы и уши закрыла, если б успела, но голос сестры опередил этот жалкий порыв.
— Вики… — В голосе сестры не было презрения, коего она ожидала, в нём не было ничего из того, что говорило бы об осуждении её поступка, и потому она удивленно вскинулась, не веря своим ушам. Эми… какие шансы, что сестра не начала ненавидеть её? Были ли вообще на это шансы? Не чудится ли ей это всё, и не показались ли ей те страх и беспокойство, коими был пропитан голос сестры?
— Что ты тут делаешь? Я беспокоилась, когда ты вчера сбежала, тётя Сара обещала тебя поискать, но так и не перезвонила. — С каждым новым словом голос сестры звучал громче, приобретая гневные нотки. — Я места себе не находила…
Вики редко когда видела Эми такой рассерженной, и каждый раз для её злости нужны были веские причины.
Вики склонила голову, пряча лицо за копной волос; она сжала кулаки под столом. Ногти впились в кожу. Слов у неё не было, не было и сил сказать хоть что-то в своё оправдание, и моральных прав не было. Всё это исчерпало себя. Она слушала Эми, понимая, что та скоро взорвется. Так всегда было. Её сестре для выплеска злости всегда нужно было топливо, много топлива; Вики понимала, что ещё немного и начнутся крики.
Ожидания Вики не оправдались, вместо криков наступила тишина, словно щелкнули выключателем. Когда тишина начала давить, Вики подняла голову, чтобы встретиться с взволнованным взглядом сестры. Она и не заметила, когда Эми села напротив неё за обеденный столик.
Виктория на миг испугалась, что Эми просто ушла. В тот момент её сердце пропустило удар. Но сестра была тут, рядом с ней, а её взгляд говорил лучше слов. Эми не возненавидела её. Вики хотелось плакать, она понимала, что это скоро изменится. Стоит Эми узнать, что она натворила вчера, и нежность в глазах сестры сменится непримиримым отвращением.
— Покажи руки, — Произнесла она громким шепотом, посмотрев на Вики исподлобья.
Вики колебалась, в памяти пронеслись моменты из детства, напомнив о том, что Эми хорошо помнила об её детских дурных привычках. Она послушно положила ладони на стол. Сестра лишь на мгновение задержала взгляд на искусанных ногтях и кончиках пальцев, прежде чем накрыть её ладони своими, крепко сжав их.