А мне при таких делах только и осталось, что попятиться обратно в толпу. В отчаянной попытке затеряться.
При этом я почти совсем не сомневался — к другим воротам идти тоже ни к чему. Наверняка там то же самое ждет. Ласло едва ли бы занял свое нынешнее положение, если б имел склонность что-то упускать, на что-то смотреть сквозь пальцы.
И вот тогда-то вслед за отчаянием пришла догадка. Ответ на привязавшийся ко мне вопрос — насчет Мирелы.
А следом, как водится, спасительная мысль.
3
Ночью, понятно, много не увидишь. Даже при полной луне. Но то, что не смогли в полной мере уловить глаза, с успехом дополнили слова тех несостоявшихся насильников.
Как там они говорили? «Чумазая»? «Темно и кучеряво»? С такими подсказками память не преминула восстановить кое-какие черты внешности Мирелы, которым я тогда (пьяный, в пылу драки, а потом и окрыленный торжеством от победы) попросту не придал значения. Будто не заметил.
Начать с того, что волосы девушки были волнистые, вьющиеся и черней самой ночи. А кожа наверняка смуглая. Именно это, как я понял, имели в виду подонки из переулка, называя Мирелу «чумазой».
Еще, как я вспомнил, девушка носила пестрый платок. На голове — прикрывая им волосы. Просто потом он сбился на шею, когда ее сцапали те три ублюдка, и девушка пыталась вырваться.
Такой же пестрой была ее юбка — до пят, но свободная. Почти не стеснявшая движений. В том числе не помешавшая Миреле лягнуть одного из ублюдков вестимо куда.
Добавим сюда, собственно, имя — редкое для этих мест. И говорок, в котором чувствовалось что-то чужое. Как обычно бывает, когда используемый язык для говорившего не родной, хоть и знакомый.
Ну и пылкий нрав сюда же нанижем. Врезавшая ногой одному и пырнувшая кинжалом другого из домогавшихся ее парней, Мирела точно не походила ни на безропотную простолюдинку, запуганную и забитую собственным отцом или мужем, ни на бледную хрупкую девицу благородных кровей, без прислуги боящуюся даже шаг за пределы родового замка сделать.
И какой напрашивается вывод? Кем оказалась спасенная мною девушка? Когда я сообразил — кем, сведя все детали воедино, мне захотелось побежать по улице с криком «Нашел!», как какой-то древний мудрец или кладоискатель. И вообще испытал чувство гордости за себя, любимого. Коль даже с бодуна оказался способен на такие умозаключения.
Мирела принадлежала к так называемому «народу колеса». Мирным кочевникам Данувии, целыми толпами, или, правильнее говорить, таборами, мотавшимся с места на место в своих кибитках и фургонах.
Относились к ним по-разному. Кто-то подозревал в колдовстве, тем более что веру местных «народ колеса» не разделял, в церковь сородичи Мирелы не ходили. Кто-то уличал в воровстве, причем зачастую в совершенно непроизвольном. Как птица летает, а рыба дышит под водой — так же, не задумываясь и без особой цели, эти люди могли что-нибудь стянуть. Даже дети. Ну а если и не крали, то уж попрошайничали знатно. В людных местах и целой толпой, всякий страх потерявши. Городские нищие рядом с ними казались просто не заслуживающей внимания мелочью. Вроде трещинки в волос толщиной на крепостной стене.
Еще кто-то (особенно крестьяне, горожане реже) распускали слухи, что «люди колеса» якобы воруют детей. По мне это вообще бред собачий. На что им чужие дети, если своих отпрысков без счету? Тогда как в кибитках и фургонах места совсем немного. Даже каморка, которую я у Милоша снимал, попросторнее будет. Но делить ее с кем-то я желанием не горел. Разве что… хм, с той же Мирелой. Но и то до ближайшего утра.
Что до ее соплеменников, то не все из людей, осевших в городах или весях, относились к ним с предубеждением. Кого-то их приезд даже радовал. Не приспособленные к праведным трудам и не ахти какие торговцы, «люди колеса» зато развлекали местный народ песнями и плясками, устраивали для детей представления с куклами. Еще я как-то видел в одном таборе специально обученного медведя, который танцевал под музыку флейты и лютни. Танцевал он, ясен пень, как медведь — неуклюже и с явной неохотой. Но зато вставал на задние лапы, и вообще это выглядело забавно. По крайней мере, для тогдашнего меня. Подростка.
Потому немудрено, что встречали сородичей Мирелы в разных городах и уголках Данувии тоже по-разному. Где-то разрешали остановиться разве что за городской стеной. И не больно-то радовались, если кто-нибудь из «людей колеса» пожалует в город.
Где-то сразу даже не стражу звали и не дружину местного владетеля. Но сами мужики с вилами собирались, давая от ворот поворот каждому табору, едва показавшемуся в облаке пыли на горизонте.
Но где-то могли пропустить через ворота весь табор, все эти фургоны и кибитки. И даже разрешали устраивать свои представления на городской площади.
Что до Надгорицы, то здесь ни народ, ни городские власти, может и не отличались большой терпимостью. Но и в плену предубеждений не пребывали. Потому бургомистр милостиво выделил пожаловавшему в город табору для стоянки пустырь на окраине города. Пару гектаров бесхозной земли, заросшей сорняками. В летнюю пору там еще любили ночевать городские бездомные и мертвецки пьяные забулдыги. Притягивало их видать это место. Ну а чем «люди колеса» хуже, смекнули городские власти.
Что до меня нынешнего, то я в соплеменниках Мирелы увидел почти родственные души. Тоже вот не задерживаюсь долго на одном месте. И гнуть спину не люблю. А теперь вот надеюсь на их помощь. Как-никак они… ну, по крайней мере, одна из них — моя должница.
Потому ноги сами несли меня к этому пустырю. Через улицы (почти всегда узкие), через толпу, эти улочки запрудившую. Люди, повозки с волами или лошадьми, дома, лавки с вывесками только и мелькали перед глазами.
На пути я едва не врезался в одного из сыновей Лысого Ласло — того, который, как дуб, кажется. К счастью, вовремя приметил его. Да и трудно не приметить такого здоровяка, возвышавшегося над толпой, словно одинокий дуб над чахлым подлеском.
Шел он тоже с неспешностью, достойной вековых деревьев. Которым, как известно, некуда спешить — в их распоряжении сотни лет. Шел, по сторонам поглядывал. А я вовремя затормозил и свернул в ближайший переулок. Ибо встреча с Дубом, как и вообще кем-то из этой семейки мне нужна была не больше, чем дурная болезнь, какую можно подхватить у продажной девки.
Особенно с Дубом. Как и с братом его, впрочем. Наверняка, что тот, что другой узнают меня. Наверняка последуют расспросы: куда это я намылился, да еще в такой спешке. А глупым людям что-то объяснять — дело неблагодарное. Особенно глупым людям, настроенным к тебе недружелюбно, с подозрением.
К счастью, судьба в этот раз повернулась ко мне лицом. Дуб меня не заметил — вовремя я в переулок нырнул. Так и прошествовал мимо, горделиво и неспешно. И вообще, похоже, не слишком присматривался к сновавшим вокруг него людишкам.
А я продолжил путь. Пока не выбрался к пустырю, заставленному деревянными фургонами. Поодаль паслись несколько лошадей — объедая остатки травы. Остальных, как я понял, выводили за городскую стену. Не то быстро бы ноги протянули.