Деревня, с характерными для нее крутыми холмами и глубокими узкими лощинами, будучи темной и унылой, несла в себе какую-то особую, присущую только ей мрачную силу. В двадцати милях севернее располагался район угольных шахт, а деревня Пэплвик стояла на отшибе, оторванная от всего, почти затерянная, и жизнь там была холодна и сурова. Все было каменным, тяжелым, с оттенком мрачной романтичности, почти что роковой неизбежности.
Так это ощущали девушки. Они вернулись в хор. Они помогали в приходской церкви. Но Иветт резко возражала против воскресной школы, Оркестра Надежды и прочих мероприятий, которыми под видом благотворительности заправляли старые дамы с буклями и отупевшие, преждевременно состарившиеся господа.
Она избегала церковных собраний под любым предлогом и при малейшей возможности исчезала из усадьбы пастора. Многочисленная неряшливая, веселая семья Фрэмлей была огромной, и если кто-нибудь звал Иветт отобедать, или какая-нибудь из жен рабочих приглашала ее на чай, она с радостью соглашалась. Иветт была очень отзывчива. Она любила поболтать с рабочими. Они были так рассудительны, так крепко стояли на ногах, но существовали, конечно, в совершенно другом измерении.
Время шло… Гарри Сомерскоут все еще оставался в роли воздыхателя. Были еще и другие — сыновья фермеров и даже владельцев небольших фабрик. Казалось, Иветт должна была бы хорошо проводить время: она почти всегда бывала в гостях и на вечеринках, друзья заезжали за ней на машинах и она часто ездила в город на танцы в Центральный отель или великолепный новый Дворец танцев, называемый Палли. И все-таки она была как под гипнозом, она никогда не чувствовала себя настолько свободной, чтобы быть по-настоящему веселой. Глубоко внутри она чувствовала нестерпимое раздражение, которое по ее мнению ей не следовало бы ощущать. И она ненавидела это ощущение, от него ей становилось еще хуже. Она никогда не понимала, зачем и откуда это состояние появилось. Дома она и впрямь была раздражена и непомерно груба с тетушкой Сисси. И постепенно отвратительный характер Иветт стал дома притчей во языцех.
Люсиль, всегда более практичная, получила в городе работу личного секретаря у одного человека, который нуждался в ком-либо, кто умел бы говорить по-французски и знал стенографию. Она ездила туда и обратно каждый день тем же поездом, что и дядя Фред. Но она никогда не общалась с ним и независимо от погоды — дождливой или ясной — доезжала до станции на велосипеде, в то время как он ходил пешком.
Обеим девушкам хотелось бы веселой светской жизни, и они очень переживали, что дом пастора для их друзей был невыносим. В нем было только четыре комнаты внизу: кухня, в которой жили две ворчливые служанки; темная столовая, кабинет пастора и унылая мрачная гостиная. В столовой была газовая плита, и только в гостиной был большой камин, в котором постоянно поддерживался яркий огонь, потому что здесь царила Мамуля.
В этой комнате собиралась вся семья. Вечером после обеда, дядя Фред и пастор всегда играли с Бабулей в шарады.
— Ну, Мамуля, ты готова? Н----В:
— Должностное лицо.
— Что-что? М-М----В? — Бабуля была туговата на ухо.
— Нет, Мамуля. Не М, а Н----В: должностное лицо.
— Китайское?
— Должностное.
— Должностное? Кто же это мог бы быть? — бормотала старая леди с недоумением, задумчиво складывая руки на своем круглом животе.
Ее два сына продолжали придумывать шарады дальше, на что она только говорила «Ах» и «Ох». Пастор был изумительно изобретателен, да и дядя Фред имел определенные навыки.
— Вот уж поистине крепкий орешек, — сказала старая леди, когда все они на чем-то застряли.
Тем временем Люсиль сидела в углу, заткнув уши, притворяясь, что читает. А Иветт нервно рисовала, громко и раздраженно напевая, чтобы заглушить голоса играющих. Рука тетушки Сисси каждую минуту тянулась к шоколаду и ее челюсти работали без перерыва. Она жила только на шоколаде. Сидя в отдалении и просматривая местный журнал, она засовывала в рот кусочек за кусочком. Затем она подняла голову и увидела, что настало время принести Мамуле чашку травяного отвара. Когда она вышла, Иветт в нервном возбуждении открыла окно. Комната никогда не проветривалась и девушке казалось, что в комнате постоянно стоит затхлый запах. Запах Бабули. А Бабуля, которая обычно была туга на ухо, слышала, как ласка, когда хотела.