Зипунов не отличался хорошей памятью, и я гадал: действительно ли он помнил эту фразу или специально вычитал за минуту до моего прихода?
- Но другой ваш поступок меня удивил!
- Какой?
- Алена... Я осведомлен о вашей роли в этом деле!
Однако, вместо того чтобы в ответ на его грозный вид принять виноватый, я поднял палец кверху и сказал громким победным шепотом:
- Это была жертва...
Зипунов осекся.
- Какая еще... жертва?
- Вы слышали о человеке, который увез ее?
- Жалко, что в тот момент я отсутствовал...
Зипунов напомнил мне в этот момент рассерженного моржа, бьющегося своей клыкастой тушей на льду. Я парировал:
- Не стоит так говорить... Это некоронованный владыка петербургского эзотерического мира, мой бывший учитель. Да, с виду он скромен, как всякий, дерзающий постигать высшее! Теперь он живет в Москве. Вы ведь представляете, что советская власть поставила старую мистику на службу себе, в том числе и на самых верхах?
Зипунов открыл рот, но в то же время подался вперед, выражая агрессию всем своим тяжелым телом. В нем боролись свойства городничего из "Ревизора" и чувства старого пройдохи, который довольно тонко чует всякий обман. Требовалось окончательно склонить чашу весов в нужную сторону.
- Вы помните декрет Совнаркома о даровании староверам и сектантам освобождения от воинской повинности, подписанный в январе девятнадцатого года?
- Как же, помню! - Мина неудовольствия промелькнула на лице Зипунова.
- Верно. Он принес представителям советской власти немало хлопот, но он был справедлив. Эти люди не служили нам с винтовкой в руках, потому что вместо этого они служили по-другому!
- Но почему же сверху так быстро была спущена установка этот декрет игнорировать?
- Потому что и среди этих мистических по своему происхождению элементов затесалось слишком много обывателей, буржуазии... Поэтому решено было сузить круг.
- Теперь понимаю...
- Так что - увы - наши мессы придется временно прекратить.
Зипунов глубоко вздохнул, дернувшись всем телом. Я был очень рад: после того как оформилась моя новая идея, эти карикатурные обряды начали мне основательно надоедать. Конечно, с их помощью я мог бы продолжать наблюдение за психологией нового типа людей-нелюдей, волею истории вышвырнутых на поверхность. Но, хотя я и понимал ценность подобного вида наблюдений, они уже не могли пересилить чувство тоски в моей душе.
- Ну а потом?..
- Потом - продолжим. Найдем нового медиума. Может быть, из столиц пришлют в порядке возмещения. Кстати, если вы окажете некоторую помощь семье Алены... Мне кажется, наверху это произведет довольно благоприятное впечатление.
- Это я вам обещаю!
Зипунов, как мне показалось, вложил в свое высказывание всю твердость, которая была у него приготовлена для разговора со мной.
- А теперь вот что, Богдан Степанович... Мой учитель, великий метафизатор, поручил мне довольно важное дело. И я горд, что оно доверено именно мне и нашему городу.
- Всяческая помощь вам будет оказана.
- Я говорю о Керемете, то есть бандите, которого я арестовал. Когда его должны будут отконвоировать к месту прежнего заключения?
- Завтра.
- Мы должны всячески оттянуть этот момент, а по возможности и вообще оставить этого субъекта у нас.
- Но зачем?
- Прежде чем я оглушил его, я успел увидеть его открытые глаза и понял, что это именно тот человек, который нужен мне для сотворения нового обряда.
- Тоже... жертва?
- Да, именно.
- Но почему же вы просто не можете отдать приказ оставить его у нас, если у ваших есть контакты с высшей властью?
Старое подозрение снова почувствовалось в тоне Зипунова, однако я был начеку.
- Вы понимаете, что еще не все рядовые большевики готовы, к сожалению, узнать внутреннюю суть нового учения. Ведь официально пропагандируется полный материализм... И нужно сказать, что не только рядовые члены, но и иные руководители, особенно уездного и губернского уровня, не способны читать между строк...
Зипунов страдальчески нахмурился.
- Конечно же, речь идет не о вас! Помните, какую телеграмму, - спросил я, понизив голос, - вам прислал Лев Давидович?
Действительно, вскоре после воздвижения бронзового Иуды в город пришла благодарственная телеграмма Троцкого, одобрившая "интересное начинание" энских властей и особенно удачное художественное решение - видимо, Лейбе Бронштейну показали фотографии памятника.
Глаза Зипунова вновь покрылись мечтательной поволокой, и я был отпущен без всяческих подозрений, а также с обещаниями написать письмо в соседний город и добиться, чтобы бывший налетчик теперь числился за нами.
На следующий день я нанес визит в камеру Петра Рафаиловича Керемета. Оказалось, Керемет - это не уголовное прозвище, а вполне законная фамилия. Странно: теперь этот человек отбросил всякую неразговорчивость и даже оживился при виде меня, как при встрече со своим добрым знакомым.
- Да, здорово вы меня тогда по макушке... А правду говорят, что вы из бывших?
- Правда... Приступим. Ты, Петр Рафаилович, родился, судя по материалам дела, в городе Феодосии.
- Истинно так, барин.
Может быть, следовало укоротить его манеру так ко мне обращаться как-никак я был помощником прокурора Советской республики. Но я решил, что ввиду необычной темы предстоящего разговора нам не помешает нотка доверительности.
- Хороший край... Ты был там сыном уважаемого человека, чем же тебя не устраивал этот жребий? - спросил я его со всем возможным дружелюбием.
- Тем же, что и вашего друга, - улыбнулся он мне своими ослепительными зубьями.
Это стало уже слишком далеко заходить.
- Мой друг никого не грабил и не убивал.
- Да, но зато все вы заставляете убивать и грабить других... О, из самых благороднейших, разумеется, побуждений! Чтобы отыскать вдохновения для новой поэзы... О, императоры нероны на почве российской жизни!
- Однако ты порядочно образован... и хамоват.
- Посадили человека в каменную клетку, а хотите от него вежливого обращения! Здесь в камере стенка подтекает, в вашей России осень, сыро, а у нас в Крыму самая прелесть сейчас и есть...
- Почему же ты от этой прелести ушел, бросился в сырую Россию?
- А скучно... Ведь так хочется много жизней прожить, перепробовать! Может, в одной был бы я честным караимом и храм Господень с усердием бы посещал, а в другой ворую вот... Но поскольку не можем мы с вами быть уверенными, что жизней-то много, пришлось в одну все втиснуть...
- Как это?
- А вот так! Я ведь, когда в тюрьме был, не пропадал. Все себе и другим сам делал... Потому что множество чего я умею. Я даже городовым был, недолго, правда, три месяца в Екатеринодаре, уж больно дело постылое и...
Тут мой подопечный прибавил непотребный эпитет, но я не остановил его чувство близости к цели все больше окрыляло меня.
- Думал я иногда... хорошо бы и зверьем каким побыть или бабой... хотя баба больше презрения и недостойна, но был же я нищим...
- Нищим?
- Был. Ходил, побирался, пел. Да и с этим вашим поэтом...
- Оставим его.
- Хорошо. Всякий человечишка во мне любопытство возбуждает. Кто сильный, а кто убогий. А ведь унижаться тоже надо уметь хорошо... И Христос унижался. Мир подл - это тоже хорошо.
- Ну ты, Керемет, все-таки унижался не очень! Больше в шелку да бархате хотел быть.
- Что верно, то верно. Интересней все же играть высоко. Хорошо так кровка бурлит, люд поганый радуется... Эх, барин, знали бы вы, как весела такая пляска, может быть, сами пошли бы!
Значит, Керемет относился к народу караимскому: тонкий нос, аристократичный профиль, совершенно не смотрящийся в сочетании с маленькой черной цыганской головкой. Я вдруг понял, что чертами лица он напоминает мне ушедшую Алену. Неужели и она принадлежала к этой же загадочной нации?