— Весь день псу под хвост, — сказал Салливэн, когда они подошли к машине.
— Ничего, может быть, женщины, имена которых он назвал, смогут рассказать нам что-то.
— Сомневаюсь. Я вчера вечером говорил со второй у бара.
— А ты вернись к ней. Спроси, что она думает о Маклине, — предложил Салливэн.
— О'кей, Том. Я так и сделаю. У тебя не возникло никаких подозрений после разговора с Маклином? У меня не возникло, — сказал Чатэм.
Салливэн покачал головой:
— Нет, но я еще не научился читать мысли.
Чатэм кивнул:
— Точно.
Пришло время, и не было смысла откладывать дальше. Барбара Арчер повернула ключ, открыла медицинский шкаф и достала десять ампул раствора цианистого калия. Их она положила в карман. У палаты субъекта F4 она наполнила шприц емкостью в пятьдесят кубических сантиметров, затем открыла дверь.
— Хэлло. — Это был скорее стон пациентки, которая лежала на кровати и равнодушно смотрела на экран телевизора, укрепленного на стене.
— Привет, Мэри. Как мы себя чувствуем? — Арчер внезапно удивленно подумала, а почему врачи всегда спрашивают, как мы себя чувствуем? Странный лингвистический нюанс, сказала она себе, привитый еще в медицинском училище, по-видимому, чтобы установить близкие отношения с пациентом, которые вряд ли существуют в данном случае. Одним из ее первых летних занятий в колледже была работа в приюте для собак. Если в течение семи дней за собакой никто не обращался, ее усыпляли — убивали, как она думала об этом, главным образом большими дозами фенобарбитала. Она помнила, что укол делали всегда в левую переднюю ногу, и собаки сразу засыпали, через пять секунд или даже меньше.
Она всегда плакала после этого. Усыпление животных обычно делалось во вторник, перед самым ленчем, вспомнила Арчер, и она никогда не ела ленч после этого, иногда и не ужинала, если ей приходилось усыплять особенно ласковую собаку. Они выстраивали их на лечебных столах из нержавеющей стали, и один из служителей держал их неподвижно, чтобы сделать убийство проще. Арчер всегда шептала собакам что-то ласковое, старалась утешить их, уменьшить страх и дать возможность умереть легче. Она прикусила губу, чувствуя себя нацистским врачом-убийцей в концлагере.
— Очень плохо, — сказала, наконец, Мэри Баннистер.
— Ничего, это поможет, — пообещала Арчер, доставая шприц и сбрасывая пластиковый наконечник с иглы. Она сделала три шага к кровати, взяла руку субъекта F4 и держа ее неподвижно, ввела иглу в вену внутри локтевого изгиба. Затем посмотрела в глаза Мэри и нажала на плунжер.
Ее глаза расширились. Раствор цианида обжег вены, двигаясь сквозь тело. Правая рука взлетела к верхней части левой руки, через секунду опустилась на грудь, по мере того как обжигающее чувство двигалось к сердцу. Цианид мгновенно остановил сердце.
Аппарат ЭКГ, стоящий рядом с кроватью, показывал почти нормальный ритм биения сердца, но теперь двигающаяся линия прыгнула вверх и горизонтальной полоской побежала дальше, включив сигнал тревоги. Каким-то образом глаза Мэри остались открытыми, поскольку в мозгу было достаточно кислорода для нескольких мгновений жизни даже после того, как сердце перестало перекачивать кровь. F4 не могла говорить, не могла протестовать, поскольку дыхание остановилось одновременно с сердцем, но она смотрела прямо в глаза Арчер, как это делала собака, подумала доктор, хотя глаза собаки никогда не выражали такого упрека, каким были полны эти глаза. Но лицо Арчер не выражало никаких эмоций, в отличие от того времени, когда она работала в собачьем приюте. Затем, меньше чем через минуту, глаза F4 закрылись, и она умерла. Одна готова. Оставалось еще девять, прежде чем доктор Арчер сможет спуститься к своему автомобилю и поехать домой. Она надеялась, что ее видеомагнитофон работает исправно. Ей хотелось записать передачу канала Дискавери о волках в Йеллоустоуне, но настройка тюнера этой проклятой машины временами сводила ее с ума.
Через тридцать минут все десять тел были завернуты в пластик и отвезены к кремационной печи. Это была специальная модель, сконструированная для использования в медицине, в ней сжигали ненужный биологический материал такой, как зародыши или ампутированные человеческие члены. В ней пылал природный газ, и огонь достигал настолько высокой температуры, что расплавлял даже зубные пломбы и превращал все в пепел, причем настолько легкий, что ветер поднимал его в стратосферу и затем уносил в сторону моря. Палаты будут вычищены до такой степени, что в них не останется никаких следов присутствия Шивы, и впервые за несколько месяцев в лаборатории не будет нитей страшного вируса, ищущих жертв, чтобы кормиться за их счет и затем умерщвлять. Члены Проекта останутся довольны, думала Арчер, направляясь домой. Шива был полезным инструментом для достижения их целей, но настолько пугающим, что все они будут рады, когда он исчезнет.
Попов сумел поспать пять часов во время перелета через Атлантику и проснулся, когда стюард потряс его за плечо — оставалось двадцать минут до посадки в Шэнноне. Бывшая база летающих лодок, где совершали посадку клипперы «Боинг» компании «Пан-Америкэн», перед тем как лететь в Саутхэмптон. Именно в Шэнноне авиакомпания изобрела свой ирландский кофе, чтобы помочь пассажирам прийти в себя. База находилась на западном побережье Ирландии и была окружена фермами и зелеными влажными лугами, которые, казалось, сверкали в утреннем свете. Попов умылся в туалете и снова занял свое место перед посадкой. Самолет легко коснулся посадочной дорожки, пробежка оказалась короткой, и самолет приблизился к терминалу, где стояли несколько других небольших реактивных самолетов, похожих на «G-V», который «Горайзон Корпорейшн» взяла в чартер для него, Едва самолет остановился, как подъехал обшарпанный служебный автомобиль, из которого вышел и вбежал по трапу мужчина в форме. Пилот сделал ему знак, приглашая пройти в хвостовой салон.
— Добро пожаловать в Шэннон, сэр, — приветствовал Попова офицер иммиграционной службы. — Я могу посмотреть на ваш паспорт?
— Вот. — Попов передал ему свой паспорт.
Чиновник перелистал страницы.
— А вижу, что вы были у нас совсем недавно. Цель вашегоприбытия, сэр?
— Деловая поездка. По делам фармацевтической фирмы — добавил Попов, на случай, если чиновник попросит открыть чемоданы.
— М-м-м, — промычал ирландец, без малейшего интереса поставил печать в паспорте и вернул его русскому. — Есть что-нибудь, подлежащее обложению?
— Вообще-то нет.
— Очень хорошо. Желаю приятно провести время, сэр. — Улыбка была такой же механической, как его шаги к выходу, где он спустился по трапу к своему автомобилю.
Попов не то чтобы вздохнул от облегчения, скорее проворчал про себя из-за ненужного напряжения. В конце концов, кому понадобится брать в чартер такой самолет и платить сто тысяч долларов, чтобы доставить наркотики? Он узнал о капитализме еще что-то новое, сказал себе Дмитрий Аркадьевич. Если у тебя достаточно денег, чтобы путешествовать, как арабский шейх, ты никак не можешь находиться за пределами закона.
Он надел пальто и спустился из самолета на асфальтовую площадку, где его уже ждал черный «Ягуар», в который погрузили доставленный багаж.
— Мистер Серов? — спросил шофер, держа дверцу открытой.
— Совершенно верно. Едем к Шону?
— Да, сэр.
Попов кивнул и сел на заднее сиденье. Через минуту они выезжали с территории аэропорта. Дороги здесь ничем не отличались от английских, более узкие, чем в Америке, и он по-прежнему ехал по неправильной стороне шоссе. Как странно, подумал Попов. Если ирландцам так не нравятся англичане, тогда почему они копируют их дорожные традиции?
Поездка длилась полчаса, и они остановились у фермерского дома, вдали от главных дорог. У дома стояли два автомобиля и микроавтобус, которые охранял один человек. Попов узнал его. Это был Родди Сэндс, самый осторожный из всей группы.