Между тем они продолжали ее преследовать. Никогда раньше не испытывала она такой страстной тяги к окружающей красоте. Сидя на империале трамвая вечером, когда удавалось иной раз отбросить мысль о школе, она любовалась величественной картиной заката. Всей грудью, дрожанием рук стремилась она раствориться в этом огненном блеске. Желание слиться с этим сиянием было острым до боли. Она едва удерживала восторженные возгласы, видя, как прекрасно склоняющееся к закату солнце.
Потому что свободы она не чувствовала. Как бы ни уговаривала она себя, что стоит лишь переступить школьный порог — и школа исчезнет, это было неправдой. Школа существовала. Она оставалась внутри, давя на нее темным грузом, сковывая каждое ее движение. Тщетно было представлять себя пылкой и гордой юной девушкой, умевшей отбросить от себя школу и всякую мысль о связи с ней. Она была мисс Брэнгуэн, учительницей пятого класса, и это в ее жизни было сейчас самым главным.
И постоянно, грозно, как мрак, сгущавшийся над ней и готовый вот-вот ринуться на нее сверху и поглотить, копилось ощущение, что она терпит поражение. Она горько отвергала для себя возможность быть учительницей. Предоставим это таким, как Вайолет Харби. А ее не трогайте. Тщетно.
Какой-то четкий измерительный прибор внутри неумолимо указывал на минус. Она была не способна выполнять свои обязанности. И освободиться от груза этого знания она не могла ни на минуту.
И она чувствовала превосходство Вайолет Харби. Мисс Харби была прекрасной учительницей. Она умела установить порядок в классе и очень ловко втемяшить знания в головы учеников. Напрасно протестовала Урсула, уговаривая себя, что она неизмеримо, неизмеримо выше Вайолет Харби. Все равно она знала, что Вайолет Харби удается то, что ей не по зубам, то, что являлось для нее чуть ли не испытанием. Сознание этого тяготило ее и изматывало. В первые недели она пыталась этого не замечать, говоря себе, что она по-прежнему свободна Она пыталась не чувствовать того, что уступает мисс Харби, подхлестывая в себе ощущение превосходства. Но она сгибалась под тяжестью груза, который мисс Харби несла с легкостью, ей же, Урсуле, он казался непосильным бременем.
Она не сдавалась, но и не преуспевала Класс ее становился все хуже, и как преподавательница она все больше теряла уверенность. Может быть, следует бросить все и вернуться домой? Признаться, что совершила ошибку, взявшись за это дело, уволиться? На кону была вся ее жизнь.
И она продолжала упорствовать, слепо, упрямо ожидая развязки. Теперь мистер Харби стал преследовать ее. Ее страх и ненависть к нему возросли, принимая угрожающие размеры. Ей казалось, что он готов накинуться на нее и растоптать! А преследовал он ее за то, что она не умела вести класс, который стал слабейшим в школе.
Одной из претензий было то, что дети ее шумят и мешают мистеру Харби вести урок в седьмом классе в другом углу зала. Однажды утром она, задав детям написать сочинение, прогуливалась по рядам. Уши и шеи некоторых мальчиков были грязны, одежда их плохо пахла, но это она игнорировала. Всё внимание ее было направлено на исправление ошибок.
— В предложении «шкурка у них коричневая» как вы напишете «коричневая»? — спросила она.
Наступила легкая пауза — мальчики всегда нахально не спешили с ответом. Они уже научились не признавать ее авторитет.
— С вашего позволения, мисс, я вот так напишу: к-о-р-и-ч-н-е-в-а-я! — насмешливо громко выкрикнул один из пареньков.
И тут же к ним метнулась фигура мистера Харби.
— Встань, Хилл! — громогласно скомандовал он. Все вздрогнули. Урсула глядела на мальчика. Видно, из бедной семьи и не без хитринки. Жесткие вихры надо лбом, остальные волосы прилизаны и облепляют худое лицо, бледный, бесцветный.
— Разве тебя вызывали? — прогрохотал мистер Харби.
Мальчик виновато прятал глаза, хитро и цинично изображая из себя тихоню.
— С вашего позволения, сэр, я ответил на вопрос учительницы, — произнес мальчик все с той же тихой наглостью.
— Марш к моему столу!
Мальчик пошел через зал, черный, слишком просторный для него пиджак висел на нем, образуя унылые складки, худые ноги с расцарапанными коленками уже приобрели шаркающую походку бедняка, тяжелые башмаки почти не отрывались от пола. Урсула глядела, как он крадучись прошаркал по залу. Но это был один из ее учеников! Очутившись возле стола, он огляделся, пряча хитроватую и в то же время жалкую улыбку, которую он адресовал ученикам седьмого класса, и встал в тени грозной директорской кафедры, несчастный, бледный заморыш в уныло висевшей на нем одежде, выставив чуть согнутую в колене ногу и сунув руки в отвислые карманы его не по росту громоздкого пиджака.