— Я выпорола его, — сказала она. — Он очень меня рассердил.
— Сожалею, если он вас рассердил, — сказала женщина. — Но так избивать — это уж слишком. Я могла бы показать доктору следы и уверена, что если бы про это узнали, вас бы не одобрили.
— Я выпорола его за то, что он меня лягал, — сказала Урсула, сердясь на то, что приходится как бы извиняться; мистер Харби стоял рядом, поблескивая глазами, — противостояние двух женщин втайне доставляло ему удовольствие.
— Я крайне сожалею, если он так плохо себя вел, — сказала женщина, — но не могу себе представить, чтобы он заслуживал такого обращения. Утром я не смогла отправить его в школу и, по правде говоря, у меня нет денег на доктора. Разве позволительно учителю так избивать детей, мистер Харби?
Этот вопрос директор оставил без ответа Урсула ненавидела себя, ненавидела мистера Харби с его хитро поблескивающими глазами и злорадством по малейшему поводу.
— Для меня это лишний расход, а я и так из кожи вон лезу, чтоб у ребенка все было не хуже, чем у других.
Урсула помалкивала. Она глядела в окно, где по асфальтированному двору ветер гонял клочок грязной бумаги.
— И уж конечно, так бить ребенка не годится, особенно если здоровье у него слабое.
Урсула решительно устремляла взгляд в окно, как если бы не слышала ее слов. Вся эта сцена настолько претила ей, что она, уже словно потеряв всякую чувствительность, не подавала признаков жизни.
— Я знаю, что иногда он очень непослушен, но так бить — это уж чересчур. У него все тело в синяках.
Мистер Харби был стоек и неколебим и ожидал лишь окончания сцены, глаза его поблескивали, а в уголках их обозначились иронические морщинки. Он чувствовал, что овладел ситуацией.
— И ему так плохо было. Я даже в школу сегодня не решилась его отпустить. Он голову, от подушки поднять не мог.
И на это ответа не последовало.
— Ну, теперь вы понимаете, сэр, почему он пропустил школу, — сказала женщина, повернувшись к мистеру Харби.
— О да, — грубо и небрежно бросил он.
Урсуле неприятна была эта грубая мужская победа. И женщина тоже была ей крайне неприятна. Неприятным казалось все.
— Так что постарайтесь помнить, сэр, что сердце у него слабое. И такие вещи действительно у него на здоровье отражаются.
— Да, — обронил директор. — Я прослежу.
— Я знаю, что он мальчик непослушный. — Женщина обращалась теперь исключительно к директору. — Но я просила бы вас если и наказывать его, то без побоев — здоровье-то у него и вправду слабое.
Урсула начинала тихо беситься. Харби стоял теперь гордый и недосягаемый, а женщина все лезла к нему, противно уговаривая, вымаливая слова, пытаясь ухватить, поймать, как ловят руками форель.
— Я и пришла только для того, чтобы объяснить, почему его утром в школе не было. Теперь вы знаете.
Она протянула руку. Он взял ее небрежно и тут же отпустил, сердитый, удивленный.
— До свидания, — сказала она, жалко протягивая Урсуле руку в перчатке. Она не выглядела обиженной, и манера держаться у нее была вкрадчивая — неприятная, но весьма действенная.
— До свидания, мистер Харби, и благодарю вас.
Фигура в сером костюме и фиолетовой шляпке удалялась по школьному двору со странной неторопливостью. Урсуле почему-то было и жалко женщину, и противно. Содрогаясь от отвращения, она вернулась в класс.
На следующее утро Уильямс явился в школу, немного бледнее обычного, очень аккуратный и красиво одетый в свой матросский костюм. С легкой улыбкой он поглядывал на Урсулу — хитрый, раболепный, готовый исполнять любые ее приказы. Было в нем что-то вызывающее содрогание. Неприятна была даже мысль, что руки ее прикасались к нему. На большой перемене у ворот она заметила его брата — паренька лет пятнадцати, высокого, тощего, бледного. Он поклонился ей, по-джентльменски приподняв шляпу. Но и в нем было что-то раболепное и в то же время коварное.
— Кто это? — спросила Урсула.
— Уильямс-старший, — резко ответила Вайолет Харби. — А она тоже вчера заявлялась, да?
— Да.
— Ну и ни к чему. Скандалить-то ей духу не хватает.
Скандалы и грубость были не по душе Урсуле. Но мысль о них чем-то привлекала ее. Как мерзко было все происходящее! Ей было жаль эту странную женщину с ее неторопливой походкой и хитрыми, коварными сыновьями. Уильямс из ее класса в чем-то просчитался. Гадость все это!
И война продолжалась, ввергая ее в дикую тоску. Чтобы утвердиться, ей надо было сломить и подчинить себе еще нескольких мальчишек. А еще мистер Харби, ненавидевший ее так, как если б она была мужчиной. Теперь она знала, что справиться с хулиганами, вознамерившимися играть с ней в кошки-мышки, она может только поркой. Мистер Харби, если только это было возможно, пороть ее учеников избегал. Потому что он ненавидел эту учительницу — наглую, надутую девчонку, мнящую себя независимой.