Работать с Брэнгуэном было одно удовольствие — так легко и весело он все делал. Урсуле нравилось говорить ему, куда поставить ту или иную из тяжелых вещей. Ревниво следила она за тем, как волокут мебель по ступеням, как вносят ее в двери. Когда тяжелые вещи были уже в доме, телеги отбыли. Урсула с отцом работали как заведенные, перетаскивая в дом легкие вещи, еще остававшиеся на лужайке, и расставляя их по местам.
— Ну что ж, дела идут, — весело говорил Брэнгуэн.
Приехали еще две порции грузов. На борьбу с тяжелой мебелью и перетаскивание ее по лестнице ушел целый день. Около пяти прибыли последние вещи с миссис Брэнгуэн, а также пятеро младших в двуколке, которой правил дядя Фред. Гудрун и Маргарет от самой станции шли пешком. Теперь вся семья была в сборе.
— Ну вот, — сказал Брэнгуэн, когда его жена спрыгнула на землю, — теперь мы снова вместе.
— Ага, — радостно подтвердила жена.
И короткий обмен репликами, предполагавший такую большую и не требующую выражения близость между этими двумя, сразу же родил ощущение дома в сердцах детей, сгрудившихся вокруг родителей и до того чувствовавших себя не очень-то уютно.
В доме был еще полный хаос. Но в кухне уже горел очаг, перед очагом был постелен коврик, на крюке висел чайник, и едва зашло солнце, миссис Брэнгуэн принялась готовить первую трапезу на новом месте. Урсула с Гудрун приводили в порядок спальни — они работали увлеченно, свечи так и мелькали в их руках, переносимые то туда, то сюда. Вскоре из кухни потянуло вкусным запахом яичницы с ветчиной, кофе, и при свете газовых фонарей начался собранный наскоро ужин. Семья сплотилась, как люди на биваке в незнакомом месте. Урсула взяла на себя груз ответственности за старших детей. Самые маленькие жались к матери.
Когда стемнело, детей совсем сморило и они пошли спать, но возбуждение не давало им уснуть, и голоса их умолкли не скоро — ведь какое приключение пережили они в этот день!
Утром все проснулись ни свет ни заря, и дети все удивлялись, крича:
— Когда мы проснулись, мы не могли понять, где находимся!
В окна неслись непривычные городские звуки, то и дело звонили колокола большой церкви, и звуки эти казались настойчивее и суровее звона маленьких колоколов в Коссетхее. Из окон открывался вид на другие краснокирпичные дома и дальше — на лесистый холм за лощиной. Все испытывали радостное чувство простора, освобождения, вольной воли, наполненной светом и воздухом.
Но постепенно все, так или иначе, принимались за работу. Семейство их отличали небрежность и неаккуратность. Но если надо было убирать в доме, все действовали споро и с полной отдачей. К вечеру дом был в целом приведен в порядок.
Жившей в доме служанки у них не было, а была лишь женщина, помогавшая по хозяйству днем. На новом же месте они не хотели брать себе и такой прислуги — им предпочтительнее было ощущение полной свободы, возможность жить, как они того хотят, без посторонних глаз.
Глава XV
Горечь восторга
Бурная деятельность в доме продолжалась. Занятия в колледже у Урсулы начинались лишь в октябре. Поэтому, остро ощущая свою ответственность, равно как и необходимость каким-то образом выразить себя в доме, она трудилась, обустраивая, переустраивая, выбирая, приспосабливая.
Она умела работать инструментами отца, плотничьими и слесарными, так что без устали стучала молотком или что-то чинила. Мать устраивало все, что делалось помимо нее. Отец же к работе Урсулы относился с интересом. Он всегда был готов поверить в дочь и одобрить ее. Сам же он занимался постройкой мастерской в саду.
Наконец основную часть работы Урсула посчитала законченной. Гостиная получилась просторной и пустой. Пол в ней устилал уилтонский ковер, которым семейство так гордилось, а убранство комнаты составляли большой диван, большие кресла с обивкой из цветастого ситца, пианино и гипсовая статуэтка работы Брэнгуэна, чем, в общем, все и исчерпывалось. Гостиная была слишком большой и пустынной, чтобы проводить в ней много времени. Тем не менее сознание, что гостиная, такая большая и просторная, у них есть, доставляло удовольствие.
Настоящим их домом была столовая. От тростникового пола там словно исходил свет, в большой эркер лилось солнце, стол был таким основательным, что трудно было сдвинуть его с места, а тяжелые стулья, упав, обязательно бы поцарапались. Собранный руками Брэнгуэна орган в углу этой комнаты терял свои внушительные размеры. Буфет тоже был уменьшен до уютных, приемлемых размеров. Эта комната и служила им настоящей гостиной.