Ладно. Может, по ходу дела в голове прояснится. Химэ убеждена, что наше с Ю единство само по себе является неким волшебством, усиливающим чужое. Так я понял слова Морской Девы. Но теперь, когда мы на разных островах… кстати!
— Где тебя искать? — решительно спросил я. — Или мы так и будем прятаться друг от друга, во имя всеобщего блага?
— Неужели ради счастья всего живого ты не готов пожертвовать незначительным удовольствием меня лицезреть? — язвительно отозвался тот. — Беседе, как видишь, расстояние не препятствует. Тебе этого мало?
— Вообще-то, да, — признался я. Мне действительно страшно хотелось вот прямо сейчас оказаться нос к носу, и как двинуть!..
— Не вижу оснований торопить нашу встречу, — поспешно заключил мой друг. — Безопасность окружающих — ещё полбеды, но моя собственная… Хватит, пора прощаться!
— Постой! — почти крикнул я, опомнившись. Шутки шутками, а знать, где он сейчас, что с ним — это и впрямь важно. — Остров-то как называется?
— Нашёл, о чём спросить, — легкомысленно ответил он. — Ни одной моккан с названием до сих пор не попадалось. Безобразие, такой большой — и не подписан… По-моему, людей здесь нет, хотя вечером я проходил брошенный посёлок, вроде того, что встретился нам на болотах. Только настоящий. И знаешь — мне показалось… Берегись!!!
Чего именно — выяснилось незамедлительно. Крепкие руки приподняли меня, толкнули под лопатки, и я полетел в холодное море.
Вынырнул на поверхность, суматошно перебирая конечностями, отплёвываясь и пытаясь сморгнуть попавшую в глаза воду. Должно быть, общение с Угрём и пребывание в Чертогах Химэ как-то отразились на моём умении держаться на плаву. Или это была неотвратимость?
Лодка качалась на расстоянии пары локтей, я схватился за борт, и едва успел увернуться от весла — точнее, принять удар лопасти плашмя, спиной вместо головы. Ах ты, гад! Пальцы — единственное, что овевал ветер — разжались, но лодка успела накрениться достаточно, чтобы кто-то забарахтался рядом со мной. Долговязый? Это он нападал? Не важно! Если они все заодно, мне не спастись…
Мы очутились на поверхности одновременно, и, словно по команде наполнив грудь воздухом, сошлись среди вспененных волн. Откровенно говоря, я только защищался. Когда противник ринулся ко мне, я выставил руку, чтобы не допустить его к горлу, и тотчас же пошёл ко дну. Уже не соображая, что делаю, вцепился в его плечи. Ругань потонула в бульканье. Обхватив друг друга подобно возлюбленным, мы погружались всё ниже и ниже. Не знаю, как это получилось, но мои пальцы первыми сомкнулись вокруг его шеи. Должно быть, случайность или поддержка богов. Или предопределённость. До сих пор удивляюсь. И чувствую во сне, как руки, беспорядочно тыкающиеся в лицо, постепенно теряют хватку, и тело врага расслабляется, словно он решил передохнуть. Ожидаю нового нападения, продолжая давить и давить, насколько хватит сил и дыхания. Не думая, что будет дальше.
Но с осознанием того, что противник мёртв, пришло ощущение одиночества, пугающего больше, чем борьба. Когда исход неясен, на страх времени нет. Оставшись наедине с тяжёлым телом, из которого только что сам выдавил по капле жизнь — когда вокруг лишь темнота, холод и небытие — я понял, что мне уготовано то же самое, и весь выигрыш — несколько мгновений и самых ярких воспоминаний.
Отец, в слезах грозящий синему небу, и запах горячей смолы.
Мэй в аспидно-чёрных лоснящихся кольцах. Лицо слишком далеко, но я уверен — оно спокойно, и взгляд остаётся отрешённым, пока…
Ю… радужное совершенство, животное, человек и бог… слышу его голос:
— Очнись и поднимайся, Кай!
Наверно, это когда я болел… Он много со мной разговаривал, пока я был в беспамятстве, но ничего не запомнилось.
— Дуралей, ты же пропадёшь! — сердится, будто я виноват в том, что продрог до костей… — Опомнись, Кай! Это не воспоминания, слышишь? Это — настоящее! Борись!
И я стал бороться. Сначала из равнодушного послушания, затем — из страха, когда желание вдохнуть сделалось невыносимым, и даже то, что лёгкие наполнятся водой вместо воздуха, казалось второстепенным. В груди горело, будто я прорывался через пламя — вверх, вверх, вверх…
— Живой! — закричали с лодки. — Подгребай!
Пока я судорожно заглатывал воздух — такой изысканно-свежий, такой лакомый — несколько рук втащили меня на борт, и лишь тогда ликование уступило место недоверчивой бдительности. Где соглядатай? Выходит, не ошибся… Рыбаки разглядывали меня со смесью почтительного восхищения и опаски.
— Старшой-то… чего? — боязливо пробубнил один, с редкими зубами, но зато «украшенный» подобием бороды. Из всех моих знакомых только Ясумаса обрастает, да и то медленно. Говорят, на южных островах лица мужчин покрыты настоящей шерстью. Вымысел, наверное.
Я покосился за борт и пожал плечами. Мол, сами делайте вывод. Неужели хотите слышать, как он умирал?
Боги, а ведь я впервые в жизни убил человека! Собственноручно. И даже раскаяния не испытываю. А должен? Ведь это на меня напали, что ещё оставалось делать? На душе спокойно и пусто, будто ничего не произошло. Сколько раз замечал за собой эту отсрочку переживаний и благодарил за неё небеса. А может, просто черствеет сердце… Когда на совести сотня невинных жизней, чего стоит убийство врага?
— Туда ему, паскуде, и дорога, — с мрачным облегчением заключил вопрошавший, а второй, тщедушного вида старичок, шикнул, заслышав такое посмертное напутствие.
"Внешность обманчива", — подумал я, когда дедок перехватил весло поудобнее и повернул лодку.
— Куда? — я встрепенулся. Неужели ещё не кончено?
— К берегу, — прошамкал тот. — Негоже, добрый господин, впотьмах по волнам гулять. Не по-людски это. Старшой не из тутошних… был, вот и гнул свою линию. Но оно всё видит, всё знает, и награждает по заслугам.
— Кто, оно?
— Море, — кратко ответил он и повторил, сложив руки и поклонившись в сторону темнеющей зыби. — Море.
"Если так, могло бы справиться и без моего участия".
Мысленная издёвка всё же попахивала малодушием. В отстранённом спокойствии наблюдал я, как бородатый рыбак машет фонариком второй лодке, и та повторяет наш разворот, направляясь к берегу. Море волновалось всё сильнее, вскидывалось пенными гребешками, отчётливо алеющими в отблесках пламени. В холодном ветре слышались голоса. Чьи? Птиц, прокладывающих путь в тёплые края? Или с другой лодки?
Но сердцем я чувствовал правду.
Неуспокоенные духи моря ликовали, получив выкуп.
Скала-крепость, твердыня наместника, заслоняла восходящее солнце. Если бы не прибрежные скалы на самой оконечности мыса Хидари-те, она была бы видна и оттуда. Лоснящийся шпиль базальта, угрюмая тень Хорай. Впрочем, зубцы на вершине, если приглядеться, слишком правильной формы. Маяки или сторожевые башни. Каменный венец Золотой Горы вытесали ветра иного мира, но воздушные очертания замков моей родины — как не походила на них эта суровая громада! Я успел полюбоваться западными уступами и сравнить их с северными, такими же отвесными и неприветливыми, когда мы свернули в пролив, отделяющий Иву от большого острова.
Там мне пришлось ухватиться за борта обеими руками — настолько сильной сделалась качка. Лодку бросало из стороны в сторону. Однажды показалось, что нас выносит прямо на скалы, утыкавшие левый берег. Мрачные, как неприступная стена, возвышающаяся по правую руку, они казались изваяниями, с которых время стёрло человеческие черты, или же окаменевшими призраками. И снова в шуме волн отчётливо различались крики и дикий смех. Уже и штормило меньше, течение ослабло, поверхность воды успокоилась — а голоса продолжали звучать…
"Негостеприимное местечко", — успел только решить я, и мгновение спустя изумлённо ахнул. Останцы большой земли расступились, открывая пристань с полотняными навесами, украшенными разноцветными лентами. Алые с золотом воздушные змеи полоскали на ветру длинные туловища. Торговля велась чуть ли не у кромки воды, и на моих глазах большая волна (не от нашей ли лодки?) захлестнула незадачливого лоточника, заставив того угостить море целой горой какой-то снеди. Раскаты хохота сопровождали бедолагу, пока тот, отчаянно жестикулируя, призывал зубоскалов на помощь.