Мертвый Андропов лежал в щедро убранном цветами и венками открытом гробу в Колонном зале Дома союзов — на том самом возвышении, где 15 месяцев назад покоился его предшественник и где спустя еще 13 месяцев будет лежать его преемник, и десятки тысяч москвичей проходили мимо, чтобы отдать последний земной поклон, и многие искренне плакали, тогда как на панихидах Брежнева и Черненко не плакал никто, если не считать прямых родственников. А в это время шла борьба за оставленный Андроповым пост генсека.
Согласно протоколу, ежедневно наведывались к гробу и члены Политбюро, чтобы, постояв несколько минут в торжественном карауле, вернуться к сложным закулисным маневрам. Один раз в частном порядке зашел и земляк покойного Михаил Горбачев и недолго, как-то по-семейному посидел у гроба с вдовой покойного Татьяной Филипповной, Игорем и Ириной Андроповыми, подтвердив тем самым перед миллионами советских и зарубежных телезрителей личную преданность своему покровителю, без которого он бы, скорее всего, по сию пору прозябал в глухой провинции.
Многие на похоронах не просто радовались, а открыто ликовали. Увиденное повергло Раису Горбачеву в шок…
Мы не знаем — и скорее всего никогда не узнаем — всех подробностей политической дуэли Романова и Горбачева у гроба их общего патрона. Достоверно известно только, что Гейдар Алиев, Виталий Воротников, Николай Рыжков, Егор Лигачев и шеф КГБ Виктор Чебриков пытались урезонить кремлевских дуэлянтов, призвать их к разумности, уступчивости и альтруизму. Не тут-то было! Оба оправдывали свои бескомпромиссные позиции не личным честолюбием, а высокими идеалами: Романов боролся под популярными знаменами неосталинизма, национал-шовинизма и имперства, в то время как Горбачев, будучи идеологически скорее нейтрален, предлагал укрепить отживающую свой век империю с помощью скромных, паллиативных экономических реформ, частично памятных ему с бурных хрущевских времен, а частично заимствованных у своих учителей Федора Кулакова и Юрия Андропова. Оба выступали спасителями Отечества и ни один не собирался уступать.
Романову удалось еще больше усилить свои позиции благодаря отсутствию Горбачева в решающий момент борьбы за власть, когда в связи со смертью министра обороны Дмитрия Устинова и ухудшением здоровья Константина Черненко политический баланс в Кремле был нарушен. Узнав о последних событиях в Москве, Горбачев прервал свой визит в Англию и немедленно вылетел в Москву.
Председателем траурной комиссии был объявлен Григорий Романов. В отсутствие тяжелобольного Черненко он возглавлял процессию членов Политбюро на всех траурных церемониях и стоял во главе членов Политбюро на ленинском Мавзолее.
…Но выдержанный Горбачевым экзамен в Великобритании окончательно склонил на его сторону Андрея Громыко, для которого, в силу его профессии, дипломатическое мастерство и умение расположить к себе иноземцев были единственными критериями оценки политического лидера.
…Вопрос о новом Генеральном секретаре был решен окончательно, когда в дело вмешался КГБ в лице его председателя Виктора Чебрикова, хотя он был только кандидатом в члены Политбюро. Именно его голос решил дело в пользу Горбачева. Произошло это еще при живом, хотя и умирающем Черненко.
Падение Романова показало, как близок он был к кремлевскому престолу. Роковой ошибкой Романова было то, что, опираясь на маршала Огаркова, он переоценил роль армии и одновременно недооценил роль КГБ и его количественный и качественный перевес над всеми остальными центрами власти.
Горбачев был объявлен Генеральным секретарем с беспрецедентной скоростью — через четыре часа после сообщения о смерти Черненко.
При восшествии на престол он произвел весьма благоприятное впечатление. Видеть на посту генсека ЦК не мумию, а вполне нормального человека было непривычно.
На Западе чувство симпатии и доброжелательного интереса к новому лидеру СССР довольно быстро перешло в любовь, любовь столь страстную, что ее стали называть «горби-манией», не отдавая себе отчета в том, что любая мания есть патология. Он избавил Европу от страха перед танками и ракетами.
Народ и Генсек
Отношения Горбачева со своим народом с самого начала складывались не столь благополучно. В первые два года многие, подавив недоверие ко всему, что исходит из Кремля, склонны были соглашаться с Западом. Но ведь мы, в отличие от Запада, видели не только и не столько освобождение Европы, сколько нарастающий хаос и рост напряженности. Дольше всех сохраняла ему верность либеральная интеллигенция, получившая от него то, о чем мечтала — свободу слова.