– Что вы имеете в виду?
– Абсолютно не мог. Обычно, когда происходит расстройство речи, даже в случае тяжелой формы афазии, пострадавшие все равно хоть как-то изъясняются. Иногда они в состоянии читать, писать или по крайней мере использовать жесты и мимику. По поведению таких больных видно, что они вас понимают. Они способны плакать или хмуриться, чтобы сообщить, что им больно. Этот пациент тоже явно пытался общаться, но его действия не имели никакого смысла. – Шмидт печально покачал головой. – Он размахивал руками, гримасничал, но никто не понимал, что он имеет в виду…
– Это один пациент, – сказала Петрова. – Но я вижу почти двадцать человек.
– Да, – кивнул Шмидт. – Вторым случаем стала девочка-подросток. Это очень встревожило лечащего врача. У пожилых пациентов встречаются всевозможные неврологические нарушения, но для молодых это большая редкость. Потом поступила целая семья, и врачи забеспокоились, что это заразно, но не смогли найти ни вируса, ни фактора, вызывающего болезнь. Вскоре пациентами заполнилось целое отделение, и тогда врачи решили, что им нельзя помочь. Им не могли предложить никакого лечения. – Шмидт шумно вздохнул. – Они собирались отправить пациентов в специальное учреждение. Я понимал, что это значит. Эти люди больше не будут пациентами. Над ними будут проводить опыты – пока не кончится список экспериментов, – а потом… потом этих бедняг выпотрошат.
На лице Шмидта отразилось страдание. Петрова была уверена, что он говорит правду.
– Я не мог этого допустить.
– То есть вы похитили пациентов из больницы и привезли сюда?
– Да, – сказал Шмидт. – Чтобы спасти.
– И теперь…
– Теперь я их кормлю! Стараюсь поддерживать их здоровье. Я немногое способен сделать, но… но я не мог позволить им… Я не мог… – Он открыл глаза и спросил Петрову: – Как вы собираетесь с ними поступить?
– Не мне решать, – ответила она.
Шмидт долго изучал ее лицо. Должно быть, пытался найти в ней милосердие. Она искренне пожалела, что не может его предложить. В конце концов он просто кивнул, похоже, смирившись с тем, что теперь судьба несчастных не в его власти.
– Я больше не в силах на них смотреть, – произнес он. – Пожалуйста. Тут есть место, где мы можем подождать ваших друзей.
Он был похож на побитую собаку – не пытался больше сбежать. Однако лучше подстраховаться. Петрова стянула с него скафандр и жестом показала, чтобы он шагнул из него. Без скафандра он никуда не денется – умрет, как только выйдет из шлюза.
– Теперь вперед!
Шмидт подвел ее к двери, из-под которой пробивался странный свет.
– Не двигайтесь, – велела она.
Шмидт опустился на пол, обхватил колени, склонил голову. Он выглядел сломленным.
Она коснулась кнопки, открывающей дверь, и та с легкостью открылась. Петрова заглянула внутрь. Комната была полупустой, только груда деталей от компьютера виднелась в углу. А рядом с ней красноватым светом мерцала голограмма – трехмерная фигура маленького мальчика. Он сидел, уткнувшись лицом в колени. Только голограмма и освещала комнату.
– Что за чертовщина? – спросила Петрова, едва ли заметив, что переступила порог.
– Искусственный интеллект, старая модель. Вам надо с ним поговорить.
– Что? – переспросила она, сбитая с толку.
Она уставилась на маленького мальчика, который начал подниматься на ноги. Цвет голограммы изменился, стал темно-красным. Интересно, что это значит.
На Шмидта она не смотрела. Глупая ошибка. Без предупреждения он пнул дверь, и та с щелчком закрылась.
– Нет! – крикнула Петрова. – Нет!
Она откинула пистолет, бросилась к выходу, замолотила по поверхности кулаками. Бесполезно. Дверь нельзя было открыть изнутри.
– Шмидт! Шмидт! – Она стучала и стучала, но ответа не было.
Черт побери! Какая идиотская ошибка, промах новичка. Вся ее учеба, все силы, что она в нее вложила, и… и глупость, которую не должен совершать ни один офицер, – недооценивать объект.
Для этой работы нужна жесткость, Сашенька. А в тебе нет жесткости.
Мать говорила ей это сотни раз. Мать, которая выполняла эту работу, которая, по сути, создала регламент ОСЗ. «Может быть, она была права», – подумала Петрова, и сердце заныло. Но времени на раздумья не осталось. Она услышала позади шум, похожий на шелест бумаги или… Нет, как будто шептал детский голосок.
Она замерла.
Шепот повторился. Такой тихий, мягкий. Она не могла разобрать слова, но была уверена, что это тот самый мальчик. Голограмма. Он пытался поговорить с ней. Красный свет заливал комнату, отбрасывая на пол длинные черные тени.