— На меня им пульку жаль, — откликнулась бредущая впереди княжна. — А ты, дед, сам-то по молодости за правду выступал, а нынче свободных граждан по ногам лупишь. Ремень что дубина, мля его…
— Не сравнивай. Каждому возрасту своя правда, — цыкнул Афанасьев. — А чтоб до свободной гражданки дотянуть, из тебя еще говен пуда два придется вышибить. Еще разок без дела матернешься, ремень возьму. Я два раза не повторяю.
— Вот она, ваша правда жизни, — вздохнула Мурзик, помахивая бутылкой.
Свернули в Мароновский…
— Слушай, что, так ее и оставим? — прошептал Игорь на ухо начопероту.
— А чего мяться? Ответственности боишься?
— Да какая с нас, дохляков, в этом деле ответственность? Просто как-то легкомысленно.
— Чего тут легкомысленного? Я его знаю, этого Афанасьева. Проверенный…
— Вы ежели сомневаетесь, так прямо скажите, — рубанул, оборачиваясь, старик.
— Не, мы о служебном. Сами понимаете, не для всех ушей, — вывернулся начоперот.
— То иное дело. Спешите? А то зайдете, чаю попьем. Жильем мы обеспечены, не сомневайтесь, — прищурился Афанасьев.
— Спешим, но в меру. Чаю попить с хорошими людьми, то служебной дисциплине не противоречит, — откликнулся Вано.
— Дармоеды они, эти лягавые, — приглушенно сообщила палисаднику мрачная аристократка.
Мароновский переулок в эту довоенную смену оставался патриархальным — такие домишки, узкие лесенки на спусках, яблони и полисадники к лицу разве что уездному тихому городку. Только фабричный корпус впереди, кирпичная ограда да высокая труба наводили на мысль о большом городе.
Афанасьев открыл калитку: в тесном, запутанном дворике, в нагромождении пристроек и разномастных навесов, прятались обшарпанные двери квартир.
— Дом восемь, строение девятое, — пояснил Константин Афанасьевич. — Просторно, две комнаты…
Поздоровавшись с соседом, затачивающим у дворового верстака пилу, прошли внутрь.
— Вот, мать, изловил, — объявил Афанасьев открывшей дверь женщине. — На рынке попалась.
— Ничего я не попалась, — озираясь, возразила Мурзик. — Случайно замели…
— Молчи, когда старшие разговаривают, может, за умную сойдешь, — старик кивнул на гостей. — Товарищи из органов, рынок чистили. А это моя супруга, Авдотья Тихоновна…
Низкое окно выходило прямо в переулок — ни этого окна, ни этого домика, Игорь не помнил. Бегал мимо в начальные классы, не приходило в голову в окна заглядывать. А в начале 70-х снесли эти домишки и сделали футбольное поле на их месте. Хорошее, с завозным речным песком…
Пили чай с сахаром вприкуску, Вано с дедом беседовали о сельскохозяйственной выставке. За занавеской пыталась визжать княжна — ее мыли и вообще приводили в порядок. Суровая Авдотья Тихоновна, судя по всему, не находила нужным реагировать на протесты. Игорю было как-то тяжко — фотографии на стене тоску наводили, и вообще… Еще в досмертной жизни легко делил лица на чужих фото на живые-мертвые, а уж теперь-то… У Афанасьевых один сын в живых остался, да и тот далеко. Старики девку на ноги может и поставят, но что с ними дальше будет… Впрочем, никчемный вопрос. Будет с ними то, что со всеми людьми случается, кроме тех «особо-удачливых», что в керсты приписываются…
— Завтра в баню. А пока так, — кратко сказала хозяйка.
Преображенная Мурзик всхлипнула, бухнулась на табурет и ухватила кусок сахару.
— Чашку и блюдце возьми, — не глядя, сказал Афанасьев.
Вымытая девчонка ликом посветлела, да и опухоль с глаза практически сошла. Волосы коротко и неровно острижены, прихвачены на затылке старым полукруглым гребнем. Может, и правда княжна? Черты лица тонкие, разрез глаз запоминающийся. Капризность губ, опять же…
— Спасибо за чай, пойдем мы, — сказал Вано, поднимаясь. — А ты, Адка, не глупи. Побегала, пора и умом жить. Скоро новую школу у церкви отгрохают, зацепишь там выпускные классы, географию доучишь. И верно Константин Афанасьевич намекает — умный человек много языком не болтает.
— А то я не знаю, — пробухтела Мурзик, катая за щекой сахар. — Совет каждый дать норовит. Нет бы, самим очень умно и тактично помолчать. А Адка — имя поганое, церковное и старое. Вы мне его не лепите.
— Ладно, паспорт будешь получать, Райкой запишешься, — ухмыльнулся Вано.
Заготовители шли к Якиманскому переулку.