Действительно, ни на оружии, ни на обоймах не имелось никаких надписей, за исключением изящной буквы «N», манерно изогнувшейся на рукояти.
— Не, вряд ли пистоль наполеоновский, — засомневался Вано. — Это для отвода глаз. Скорее, шпионский ствол.
— Ствол хороший, но шпион был не высокого ума, — согласился хозинспектор, отдирая от рулона полосу вафельного полотна. — Впереться незваным гостем к Лоуд с родственниками, да еще что-то требовать — крайне необдуманный поступок.
— Да, тут мигом под пальму угодишь. Слушай, пойдем стрельнем на пробу?
— Успеется. Я сначала порядок наведу, натоптали гости, — Игорь взял бутыль растворителя.
Свежая краска на лестнице оттиралась не то чтобы очень плохо, засохнуть не успела. Игорь оттирал, начоперот бродил по коридору, морщился от вони, и развлекал рассуждениями о пистолетных модах будущего, контрразведывательной борьбе в иных мирах и вопросами где взять второй термос. В одну посудину мороженное и кофе явно не впихнешь, а планы на вечер уже наметились.
Глава 15
Замкнутый андеграунд
Здесь как везде, время плетется.
По рельсам здесь шатаются сны.
Крикни, из стен тебе отзовутся,
Расскажут где и кем был ты.
Тупейшая придумка: идешь, а оно — бабах!
Прямо по жопе. Элементарно?
Но ведь работает, зараза.
— Существовать столько лет у реки и не уметь плавать⁈ — возмущался начоперот. — Не, ну как это вообще может быть⁈
— Отстаньте, товарищ, — отрезала Вера-Ника. — Незачем мне плавать. Не спортсменка.
Плавать Ворона действительно не умела. Начиная нервничать, она тяжелела, а поскольку законы физики в засмертии не особо отличались от общепринятых, то шла ко дну девушка. Конечно, полубогине это не особо вредило, но в большинстве московско-цивилизованных годов речная вода не слишком приятна для ныряния. Грязновато бывает в Москве, чего уж тут скрывать.
— Спорт и физкультура — они еще никому не вредили! — напомнил Вано. — Взгляни, красота какая!
Керсты и Вера-Ника сидели на берегу, курили и наблюдали водный праздник. Шла смена 1928-го года, жаркая, летняя, полная сверкания солнца, развевающихся кумачовых полотнищ и громких жизнеутверждающих маршей. Трепетали флажки, неутомимо гремел медью и барабанами белоформенный оркестр, раскачивались транспаранты, надувал ветер мудреный призыв, начертанный белым на красном. «Да здравствует союз немецкого и русского рабочего класса!» — как перевела многоязыко-образованная Ника. Международные соревнования! С вышки уже напрыгались, наступало время рекордных заплывов. Зрители занимали места на освободившихся трамплинах, и вообще где было можно. Волновалась водная станция Московского городского совета профсоюзов — тысячи улыбающихся радостных людей. Большинство, конечно, скопилось на Пречистенской набережной, но и здесь, на противоположном берегу, народу хватало. Казалось все это по-детски наивным, но таким исключительно правильным, жизнеутверждающим, что просто удивительно. Жаль, что дальше 30-х такое настроение не пошло. Впрочем, не полумертвым индивидам о том судить-сожалеть.
— Эх, пойти бы, номер взять да рвануть, — вздохнул начоперот. — Знаете, как я стометровку плавал⁈
Вопрос был риторическим, Ника демонстрировала присущую ей тяжело-чугунную тактичность, а Игорь давал ей прикурить и тоже был занят. Курила Ворона много, чаще всего банальный «Казбек», которые брала в распределителе Дома Правительства в неограниченных количествах. От крепких папирос губы девушки почти всегда казались горькими, словно войну Двенадцатого года лобзаешь. Впрочем, подобные мысли приходили хозинпектору редко. Представить служивое бытие без Вороны уже невозможно. Встречались каждую смену. В «не-свои-года», когда Дом-на-Набережной и современный мост еще не выстроился, Вера-Ника оставалась ночевать в ПМБД-Я. Товарищ Вано счел это естественным — устав караульной службы строг, но в данном случае явная беженка, не забиваться же ей по-ужиному под корни береговой ивы или в подвалы винно-соляных складов? Так вообще не по-советски получится.
Нужно признать, почти постоянное присутствие Вороны заметно сдвинуло череду смен в сторону первой половины ХХ века. На что, кстати, никто из троих не жаловался. Товарищ начоперот по-прежнему считал Веру-Нику гражданкой «вялой сознательности и очевидной сварливости», но при ближайшем рассмотрении, ведьмой, она, конечно, не считалась.