Бук ожил, засветившись дисплеем. Флэшка вошла в разъём, Точинов щёлкнул мышкой, заставляя открыться сразу, а не ждать автозапуска. Когда мелькнуло красное окошечко, и мелодичный женский голос неожиданно запросил пароль для входа, сомневался он не долго. Общее, по-настоящему общее, у них с Сергеем было одно.
Длинные пальцы с жёлтыми следами от никотина быстро пробежали по клавишам, набрав единственное дорогое имя, которое так и осталось навсегда дорогим: Марина. Электронная собеседница немедленно подтвердила, что Точинов не ошибся, и на экран немедленно начала выводиться информация. Графики, таблицы расчётов, аналитические данные, схемы и символы химических соединений. Всё это было свёрнуто в очень сложную систему, давно разработанную умными головами специально для того, чтобы непосвящённый, случайно увидевший ЭТО, так ничего и не понял. Путь, по которому следовало пройти для получения логических переходов, был один, и его вводили в подкорку с помощью гипнограммы. Иначе было нельзя.
Через час после того, как перед ним развернулась объёмная схема того, что содержалось на флэшке, Точинов откинулся на спинку стула, достал сигарету и закурил, жадно и нетерпеливо затягиваясь. Три затяжки, и в пепельнице оказался лишь фильтр. Прикурив вторую, он понял, что пальцы дрожат, крупной, неконтролируемой дрожью. И было с чего.
Он ненавидел объект "Ковчег" за то, что тот смог сделать с тем небольшим городком. Ненавидел Гробового, всё таки сунувшегося тогда в то место, которое нужно было просто замуровать, а напротив поставить постоянный пост с автоматическими авиационными пушками на дистанционном управлении. И, может быть, тогда бы ничего не произошло, и не было бы всего того, что не давало спать ему по ночам. И ещё Точинов сильнее всего ненавидел самого себя.
За то, что тогда не смог помешать случившемуся. За беременную девушку, которую поместили в лабораторию, и вырастили в ней то, что ему хотелось уничтожить сразу же после рождения. За кадры, которые доставляли военные, и за которые платили своими жизнями. За больше чем пятьдесят тысяч живых и невиновных людей, которых в одну ночь накрыла Волна, изменив и их самих и то, что было для всех них домом. Простить этого себе Точинов не мог, хотя понимал, что всё, что можно было сделать тогда, сделал. Но разве можно заткнуть собственную совесть? То-то, что нет, её нельзя заткнуть и нельзя утопить в алкоголе, как он пытался сделать сразу же после того, как его, орущего матом, выгрузили с борта МЧС, привёзшего в Москву тех, кто тогда был на вечеринке в честь чьего-то там дня рождения. И, только благодаря этому, оказавшимся за десяток километров от Радостного. Города, в котором в тот момент бушевала безумная, прореженная молниями, мощь и зелень Волны. А после неё, что стало с ним и его жителями после неё?!!
А сейчас… Господи ты Боже, что же может произойти сейчас?!! Когда до него полностью дошёл весь ужас, содержащийся на флэшке, по позвоночнику явно и отчётливо пробежала ледяная дрожь. Он долго сидел, невидяще смотря в уже погасший монитор бука, курил и думал о том, что узнал. Решение, которое само возникло в голове, нисколько не удивило Точинова. Потому что оно могло быть абсолютно верным в той ситуации, что сложилась. Профессор встал и грузно потопал в комнату, которая единственная из всех четырёх была обжитой.
Посмотрел на фотографию, стоящую на полке шкафа с книгами. Провёл по ней пальцами, коснувшись подушечками гладкого стекла рамки. Он был старомодным, и не любил всех этих новых объёмных изображений. Тем более что эта была ему особенно дорога. Редкие минуты, когда Точинов был со своим сыном от единственного брака, чаще всего никто не снимал, потому что они всегда были вдвоём. Как тогда в парке оказалась молодая женщина с цифровой "зеркалкой", которая сняла их? Счастливых, довольно смеющихся у стенда с пневматическими винтовками, говорящих о чём-то своём. Кажется, что он хвалил тогда сына, за то, что тот сбил все-все мишени. Но это было и неважно, потому что тот случай был единственным и оказался таким нужным. Они с ней обменялись электронными адресами, и Точинов чуть было не забыл про снимок, когда вдруг, неожиданно пришло письмо с вот этой вот фотографией. Лёшка, Лёшка…