В университете мы постоянно покупали друг другу шоколадки: себе их покупать казалось недостойным (другое дело — презервативы и пиво), но почему бы не купить для друга, скорчив при этом снисходительную мину? Мачизм сохранялся в первозданной гордости, а мы наслаждались шоколадом, заталкивая в рот полплитки сразу. Когда стали постарше, бросили выделываться, но сегодня я вспомнил именно те давние покупки, свое небрежное: «Вот, решил сделать тебе подарок, сладкоежке несчастному!» — а на следующий день внезапный вопль Джейка: «Блин, Уолт, чуть не забыл: я же тебе, обжоре, „Кэдбери“ купил!»
Слова «вопль Джейка» промелькнул в сознании, не вызвав неприятных ассоциаций. И вообразить комнату из сна я уже не мог. Мозг отбросил кошмар в дальний закуток памяти, а там на него свалились потертые воспоминания о виденных в детстве фильмах, контрольных, которые я выполнял в начальной школе, и о том, как порвалась веревочка, за которую я, трехлетний, тянул игрушечный грузовик. Последнее воспоминание было фальшивым: мне мама об этом рассказала. Но грузовик я помнил отлично: большой, с красной кабиной и зеленым кузовом. Мне вся малышня завидовала, я же мог сесть в кузов и, отталкиваясь от земли ногами, ехать на грузовике. Только не надо качать головами, уж признаюсь: это тоже фальшак, и тут даже мама ни при чем. А кто сказал, что воспоминания нельзя придумывать? Как бы иначе люди мемуары писали?
Я рассмеялся и подумал, что здорово было бы вставить ложные воспоминания в роман об инопланетных разведчиках.
Триста пятьдесят миль — и маленький городок под названием Гэлтаун остался за спиной, а мой «Корветт» поднял пыль на проселке, настолько запущенном, что мечта о кабриолете мигом превратилась в самую идиотскую прихоть из всех возможных. Перед глазами возник полноприводный джип, великолепный «Хаммер», для которого самого понятия «ухаб» в принципе не существует.
Поля по обе стороны дороги (слева какие-то невысокие зеленые стебли, наверное, это… извините, я никогда не увлекался растениеводством; справа взрыхленная земля) казались бесконечными, но впереди уже проступили из голубой пустоты дома, встали широким полукругом, красуясь, как вышедшие на парад-алле циркачи. Судя по моей дорожной карте, это был мираж. Чертеж на обороте письма уверял, что передо мной Моу-хей. Я поверил письму. Прибавил газу и попытался угадать, в каком доме обосновался Джейк. Он посчитал, что сообщать мне такие подробности излишне. За месяц так врос в деревенскую жизнь, что не пожелал тратить слова, объясняя то, что можно будет узнать у любого прохожего.
Я боюсь.
Ну все, хватит устраивать панику. Воспоминания о выдумках Джейка ничуть не лучше фальшивых. Я принял у самого себя ставку в два доллара и поставил на маленький коттедж под темно-синей крышей. Он стоял за полукругом, но был виден лучше других, потому что взобрался на холм. Невысокий, плоский, как дохлая рыба, увал, за которым разлеглись такие же. Первые дома, мимо которых я проехал (табличка с надписью «Добро пожаловать в Моухей» отсутствовала, как и большой плакат «Сюда, Уолт!» над крышей Джейка), были неуклюжими дощатыми постройками, не особо отличавшимися от окружавших их сараев. Выделялся только последний дом на западном краю полукруга: старое массивное строение из красного кирпича. Таким домам полагается быть большими, двухэтажными, с колоннами по обе стороны крыльца. А этот выглядел прихлопнутым сверху и со всех четырех сторон. Раздавленная черепаха, так что люди, копошащиеся в нем, — не больше чем могильные черви. Услышь хозяин мои мысли — вот великолепный шанс получить в зубы.
За полукругом по правую сторону от меня точно по прямой выстроились еще четыре дома. По левую — три. Расстояние между ними позволяло, не тревожа соседей, устраивать семейные скандалы и бурные праздники, на которых поет лишенный слуха, но наделенный могучим басом дядя Уилл. Вбитые в землю колья обозначали границы участков, с которых хозяева уже сняли урожай овощей. На вялой ботве, сложенной в кучу на краю ближайшего огорода, я увидел пятнистую дворняжку. Собака подняла голову, но решила, что лая я не стою. Дрыгнула лапами, перевернулась, на миг выставив плешивый розовый живот с отвислыми сосками, и снова задремала. Шум мотора ее не интересовал. Привыкла к тракторам, что ей мое скромное городское гудение?
Все это время я механически держал курс на дом с синей крышей; одолел пологий подъем и остановился перед синей (остатки краски не пропали) калиткой, уверенный, что сейчас из дома выйдет Джейк. Вместо него на пороге возникла тощая женщина с выпученны-ми зелеными глазами. Зеленый цвет глаз считается очень сексуальным, потому что никто, специализирующийся на описаниях секс-бомб, не видел этой женщины. Она подходила и с каждым шагом набирала очки в соревновании «Испугай меня». Широкое веснушчатое лицо и нос широкий, с плоской переносицей. Кожа загорела неровно, а левая бровь раздвоена: волоски растут густо, но с середины расходятся вверх и вниз. Там, где бровь кончается, между «зубцами вилки» не меньше полудюйма. Я не представлял, что женщина, да еще с такой особенностью, может не выщипывать брови, но к этим бровям пинцет явно никогда не прикасался. Правда, на бровь я обратил внимание после того, как заставил себя не смотреть на ее губы, яркие и мясистые — единственное, что было в этой женщине пышным. Губы создавали впечатление, что их перелепили на костистое лицо хозяйки с какого-то другого лица. Помада морковного цвета не делала их привлекательнее.
Женщина обошла машину и наклонилась к окну с моей стороны. Я опустил стекло, чтоб услышать грубое:
— Чего надо?
— Простите, — раз она посчитала, что приветствие не обязательно, я тоже не стал здороваться. Вот как быстро я перенимаю местные обычаи, просто специалист по контактам! — Я хотел узнать, где живет Джейк Риденс.
— А больше узнавать негде? — сварливо осведомилась женщина. — Только в моем доме узнать можно, так, по-вашему? Половину деревни проехали, чтоб у меня узнать? Так вот, сэр, что я вам скажу: моим мужчинам это не понравится.
Я насмешливо хмыкнул:
— Сказала бы прямо, что ума не хватает запомнить, где кто из соседей живет, — и развернул машину. Пусть огрызается на выхлопную трубу. Но владелица синей калитки завопила во все горло, как обиженная дошкольница:
— Я знаю! Я каждого здесь знаю, а кто ты такой?! В нашем округе таких, как ты, нет. Катись отсюда, катись!
Хорошее начало: нарвался на сумасшедшую. Но уже поняв, что передо мной чокнутая, я не удержался — выглянул, состроил улыбку и сказал: «Какая же ты симпатичная, детка». Женщина заткнулась мгновенно и часто заморгала. Я нажал на газ, но, обернувшись, увидел, как она расплывается в счастливой самовлюбленной усмешке и кончиками пальцев поглаживает себя по лицу, будто благодарит его, свое жуткое уродливое лицо, зато, что получила комплимент. Стало неловко: нашел над кем смеяться. Но типаж был невероятный! Не знаю, какую инопланетянку напишет с этой ненормальной Джейк, а я с удовольствием вставил бы ее в свой роман. Сумасшедшая соседка героя, которую близкие не хотят отправить в соответствующее заведение, будет неплохим штрихом. Я введу ее как противопоставление всему нормальному, полному бытовых забот и глобальных проблем взаимоотношений. Герой бросает уродливой идиотке ничего не значащую фразу — и она счастлива, как никогда не бывает счастлива красивая умная героиня. Если же он проходит мимо, ничего не сказав, идиотка… Конечно, орет. Мне понравилась идея. Надо расспросить Джейка об этой женщине, встретиться с ней еще пару раз. Кстати, где все-таки поселился Джейк?
Я медленно проехал вдоль растянутой цепочки из четырех домов, присматриваясь к ним. Второй выделялся из ряда, такой я легко представил бы на побережье где-нибудь в районе Голливуда, но не в глуши вроде Моухея. Ухоженный желто-кофейный дом под черепицей такого же цвета. Посередине круглая башня в два этажа, от которой отходят одноэтажные каменные крылья. Их углы тоже скруглены, и лакированная дверь, похожая на дверь дорогого шкафа, вверху стягивается из прямоугольника в полукруг. В венецианских окнах, вымытых так, что солнечные зайчики, попадая на них, становились голубыми, висели белые кружевные гардины. От красивой кованой калитки к высокому крыльцу вела песчаная дорожка с кирпичным бордюром. Я услышал конское ржание, увидел, как мальчик-грум в ливрее с медными пуговицами выводит из-за дома оседланного скакуна, а в окне появляется очаровательная горничная в кружевной наколке и фартуке, похожем на гардину, и щебечет: «Ваш муж вот-вот уедет, госпожа. Не желаете ли проститься?»