— А как же! — подтверждает муж авторитетно.
И вот Щербаков столкнулся с ними. Не могли решить, кому войти первым. Лору Хронову пропустили, а Щербаков и Игорь Хронов стали у двери и ну реверансы разводить.
— Вы проходите!
— Нет, вы проходите!
— Пррррошу!
— Нет, Я вас прошу!
Наконец сыграли в камень-ножницы-бумага. Щербаков победил и прошел. Лифт, все ароматы в одном. Квартира, изысканное общество равных. В воздухе дым повис призрачной медузой.
В кресле сидел новый человек. Барсуков шепнул Щербакову:
— Храмов.
И этим было все сказано. Большой писатель. Щербаков, сам не чуждый литературы (он писал рассказы) — почтительно приблизился к Храмову. Уже старик, но мощный, с выдающейся челюстью и надбровными дугами, Храмов даже сидя похож был на громадный каменный памятник. Щербаков улыбнулся и представился. Храмов подался вперед:
— Молодой человек, вы знаете, что означает слово «жупел»?
Щербаков оторопел. Он не знал, что это слово значит. Решил сострить:
— Жупел, это когда уже, но не еще!
— Браво, браво! — похвалил вставший рядом Барсуков.
— А давайте играть в фанты! — предложила Лерочка. Она держала в одной руке рюмку водки, а в другой кильку.
— Давайте, давайте играть в фанты! — поддержала ее Лора.
Начали в фанты, пока Храмов не сказал:
— Мне не нравится эта игра. Давайте во что-нибудь еще.
И нахмурился. Барсуков заметил это и подскочил к нему с рюмочкой.
— Откушайте!
— Благодарю!
Опрокинул.
— Я умею джаз на батарее играть, — заявил Щербаков. Но Храмов обратился к хозяину квартиры:
— Вы обещали мне гомерический хохот.
В наступившей тишине Барсуков возвестил: «Сюрприз!» и направился к глубокому шкафу со стеклянными полками. Там, на фоне книг в дорогих обложках, стояли сервизы и наборы бокалов. Барсуков достал оттуда видеокассету. Подошел к телевизору подле окна, вставил кассету в магнитофон, жестом пригласил всех сесть.
Сели — кто на диван, а кто на стулья. Щербаков оказался между Лерочкой и Лорой. Лерочка была ближе и теплее. От нее пахло вишневой жвачкой.
— Интеллектуальное кино, — предположила Лерочка. Она шепнула это Щербакову в ухо. Она любила интеллектуальное кино.
— Наверное, — отозвался Вячеслав. Барсуков обронил слово значительно:
— Чаплин…
И нажал кнопку воспроизведения. С первыми же кадрами зрители засмеялись. Засучили, забрыкали ногами. Хронов сполз с дивана и стоял на четвереньках, кашляя. Одной рукой он держался за живот. Храмов дрожал в своем кресле, вытирал рукой вспотевший лоб и в перерывах между раскатами своего хохота громко вздыхал:
— Фух!
Юная еще совсем аристократочка Анастасия (она настаивала на полном имени) сначала прыскала в ручку, а потом так смеялась, так смеялась, что Барсуков сделал ей замечание:
— Потише.
После комедии все не могли отдышаться. Красный как рак Храмов встал и тяжелым шагом пошел в туалет. Щербаков, на ходу вытаскивая из пиджачного кармана новый свой фантастический рассказ, тоже последовал в коридор и постучал в дверь уборной.
— Кто там? — глухо спросил Храмов.
— Прошу решить мою писательскую судьбу, — отвечал Щербаков.
Патриарх литературы впустил его. Они заперлись. Щербаков, глотая слюну в пересохшем горле, вслух зачитывал Храмову фрагменты. Но старик прервал его. Милостиво разрешил:
— Читай-ка, братец, всё.
Щербаков выполнил просьбу. Храмов, по-королевски сидя на массивном, старого времени унитазе, кивал головой в понравившихся ему местах. Но иногда и давал меткий совет:
— А вот здесь слабИна. Надо деепричастие использовать. Уж поверьте моему слову.
И проводил по своему лицу рукой. Щербаков понимал, что слушая его, Храмов совершает невероятную мыслительную работу, анализируя каждое услышанное слово. Но вот Храмов закрыл глаза. Должно быть, чтобы пуще погрузиться в атмосферу рассказа. К окончанию произведения Храмов протянул вперед жилистые руки:
— Юноша! За вами — будущее отечественной литературы! И мировой в том числе!
В глазах его стояли старческие трудные слезы. Щербаков, в чрезвычайном волнении, выбежал из уборной в гостиную и, подняв рукопись, сказал:
— Виктор Николаевич благословил.
Барсуков хлопнул его по спине: