— Но всё же… — проговорила Леона.
— Ладно — если помолчишь, расскажу. Она не против, если я говорю. Видишь: её это как будто убаюкивает. Нет, это был просто бомж в ночлежке на Мэйн-стрит. Бродяга. Имя, согласно книге записей, Джонатан Тарбелл. Нет смысла его как-то проверять. Пробыл там недели две, по словам клерка. Только спал, днём не появлялся. Пару раз к нему кто-то заходил — описание слишком расплывчатое, чтобы с этим что-то делать. Выстрел в сердце с близкого расстояния. Автоматический тридцать пятого калибра. Оружие шустрое, хоть и экстравагантное, брошено прямо у тела. Отпечатков нет, что, с учётом голых рук покойника, исключает самоубийство. Кто-то, предположительно, убийца, обыскал комнату, но не позаботился забрать более трёхсот долларов наличными. Вот как всё выглядит: одежда Тарбелла была новой и неплохой, и у него было много денег — слишком много для человека с общественного дна. Убийце было что-то нужно в комнате — но не деньги. Так что, по всей вероятности, Тарбелл был связан с каким-то вымогательством (возможно, шантажом), слишком далеко зашёл, и о нём позаботились. Это довольно ясно, и следующий очевидный шаг…
— И ты не собираешься дать ей отрыгнуть? — спросила Леона.
— Слушай. Если я не говорю тебе, что делал, ты засыпаешь вопросами. Если пытаюсь тебе рассказать, начинаешь перебивать и…
— Давай, пусть отрыгнет.
— Ладно.
— И не забудь тряпочку. Мы не можем каждый день чистить твой костюм.
— Хорошо. И, в любом случае, я её и не забыл. — Лейтенант Маршалл перекинул через плечо подгкзник и поднял дочку. — Проблема с вами, мадам, — продолжал он, похлопывая младенца по попоке, — состоит в том, что вы, на самом деле, не интересуетесь преступлениями. Вас волнуют причудливые оборки и меха романтизма, которыми дурят авторы детективных сюжетов. Само же преступление по сути своей плоско, скучно, однообразно и бесконечно важно. — Он говорил с серьёзными, грубоватыми интонациями, которые временами приобретала его разговорная речь, а дочка отвечала ему столь же серьёзной и даже ещё более резкой отрыжкой.
— Знаю, — фыркнула Леона. — Она вырастет критиком.
Маршалл ухмыльнулся ребёнку.
— Давай бросим твоей маме косточку, а?
Свободной рукой он выудил из кармана нитку бус и клочок бумаги и бросил их на кровать.
— Посмотрим, что ты об этом скажешь, а мы пока закончим ужин.
— Улики! — радостно вскричала Леона.
— Нет, Урсула. — Маршалл решительно отвернул дочкино лицо от матери. — Поиграешь с бусами, когда вырастешь. А пока пей молоко.
— Она выпила всю бутылочку, — гордо объявил он спустя десять минут. — А теперь говори.
— Где ты это нашёл? Она не мокрая?
— По второму вопросу — а ты как думаешь? По первому вопросу — этот клочок бумаги был среди не украденных купюр. Чётки выскользнули через дыру в подкладке его кармана. Указывает, что тело обыскивал любитель — всегда остерегайтесь рваных подкладок. И эти два предмета — единственные чёртовы зацепки, с какими нам придётся идти дальше.
Леона посмотрела на две буквы и пять цифр, накорябанных на бумажке.
— Номер телефона и чётки… Полагаю, вы проверили номер?
— Апартамент-отель на Россмор, недалеко от Уилшира. Ух какой. Не такого ждёшь при встрече с трупом на Скид-Роу. И двадцать с лишком квартир. Хорошая работёнка будет проверить их все. — Он откинул ночную рубашечку Урсулы и стал вынимать булавки.
— И чётки… Что они доказывают? Предположим, шантажист религиозен — даёт ли это вам зацепку?
Маршалл воткнул булавки в кусок мыла и принялся ловко решать проблему подгузника. Урсула решила, что её щекочут, и ей это понравилось.
— Посмотри чётки поближе.
— Красиво вырезаны, наверное, довольно дорогие. Ручная работа, и хорошая. Помимо этого…
— По сегодняшнему выступлению ноль баллов, сладкая моя. Ты фанатка, но тут выстрелила в молоко. Сколько там декад бусинок?
— Один… два… Семь.
— Именно. И это неправильно. Я видел чётки у монахинь. Там должно быть пять декад. Так что здесь есть что-то странное, и надо бы это проверить. — Он закончил прикреплять запасной ночной подгузник, поправил детское платьице и затянул шнурок.
— У сестры Урсулы?
— Ух-ху. — Маршалл выглядел не слишком счастливым. — В последний раз, когда я был замешан в дело с католической верой, там происходили самые жуткие вещи за всю историю убийств, о каких я только слышал. С тех пор жизнь стала мирной. Только приятные, обычные, рутинные, спокойные убийства. А теперь всплывают эти чётки…