— Хоть немного продвинулись в своих поисках? — спросил я.
— Даже не знаю, предпринимают ли усилия в этом направлении…
— Обязаны!
— Возможно. — Медленно отпил виски. — Знаешь, это парадоксально. Я всегда с таким уважением относился к полиции. Никак не мог предположить, что они…
Безвыходное положение, подумал я. У них только два варианта: либо давить на подозреваемого в надежде, что тот сломается, либо задать ему несколько вежливых вопросов — и ничего не добиться.
— По-моему, это никогда не кончится, — сказал Дональд.
До пятницы полицейские приезжали к нам пару раз, может, и больше, но их появления уже не были столь болезненными для брата. Он еще был измученным, слабым, серым, как дым. Казалось, настолько переполнен страданием, что не способен реагировать на новую боль. Что бы Фрост и его коллега ни говорили, все отскакивало, не причиняя вреда.
— Ты, по-моему, должен рисовать чью-то лошадь? — вдруг сказал он.
— Предупредил, что приеду позже.
— Помню, ты говорил, когда я просил тебя остаться, что… есть время до следующего заказа — Он слегка задумался. — Вторник? Ты должен был поехать в Йоркшир во вторник?
— Позвонил и все объяснил.
— Все равно тебе лучше уехать.
Он сказал, что теперь может со всем справиться сам. И благодарил. Настоял, чтобы я посмотрел расписание поездов, заказал такси и предупредил о своем приезде заказчика. Может, пришло время ему побыть одному?
Отправился паковать чемоданы.
Когда ждали такси, он вдруг застенчиво сказал:
— Мне кажется, ты не рисуешь портретов? Людей, не лошадей?
— Иногда рисую.
— Я подумал… Не мог бы когда-нибудь… Знаешь, у меня есть неплохая фотография Регины.
Внимательно посмотрел на него: нет, ему это не повредит. Щелкнул замком чемодана, вынул портрет, держа его тыльной стороной.
— Картина еще сырая, без рамы. Не могу покрыть ее лаком, пока не прошло шесть месяцев.
Потом повернул холст.
Он смотрел и смотрел, но так ничего и не сказал.
Подъехало такси.
— До встречи, — сказал я, отдавая портрет.
Кивнул, сжал мою руку, открыл дверцу машины.
И все молча, потому что в глазах стояли слезы.
В Йоркшире я провел около недели в усердных трудах, стремясь увековечить старого смирного скакуна. Затем, прихватив с собой работу для доделки, вернулся домой.
В субботу, отложив в сторону кисти и краски, отправился на бега, чтобы немного передохнуть.
Скачки в Пламптоне. Знакомый прилив возбуждения при виде плавного полета лошадей. Ни одна картина не может передать этого. Движение, мастерски схваченное на холсте, всегда уступает реальности. Как бы хотел лететь среди этих скакунов! Но нет ни опыта, ни достаточного умения, ни, скажем прямо, решимости… У меня, как и у Дональда, детство прошло в семье средней руки предпринимателя. Отец занимался аукционами, имел небольшой бизнес в графстве Сассекс. В детстве я проводил бесконечно много времени, наблюдая за тренировкой лошадей на холмах вокруг Финдона. Рисовал их карандашом и красками лет с шести. Сама верховая езда сводилась к выпрашиванию денег на часовой сеанс у баловавших меня тетушек, а собственный пони так и остался в мечтах. В художественной школе жизнь была замечательная… Но когда исполнилось двадцать два, остался один, родители умерли, и передо мной встал вопрос: на что жить? Недолго думая, сделал самый простой и, как полагал, временный выбор, устроившись в соседнее агентство по продаже недвижимости.
Мне там понравилось, и я у них задержался…
В Пламптоне, казалось, собралась добрая половина всех художников Англии, пишущих лошадей. Ничего удивительного — должен был появиться последний национальный призер. Экономическая сторона жизни заставляла многих потенциальных рембрандтов заниматься изучением законов рынка.
— Тодд! — сказал кто-то у меня над ухом, — ты мне должен пятнадцать зелененьких.
— Ни хрена не должен, — ответил я через плечо.
— Ты говорил, Сисоу наверняка обойдет Эскота.
— Никогда не надо брать конфетки у чужого дяди.
Билл Пайл театрально рассмеялся и похлопал меня по плечу. Это — один из тех, кого часто встречаешь на ипподроме; приветствует вас как самого задушевного друга, усиленно поит, развлекает беседой, надоедает до смерти. На протяжении многих лет постоянно встречаю Билли Пайла на бегах, но так и не смог найти способа отвязаться от него, не прибегая к грубости. Обычными отговорками его, толстокожего, — не прошибешь, лучший способ распрощаться — побыстрее с ним выпить. Чтобы не мучиться целый день.
Ждал, когда произнесет свое коронное «а не выпить ли нам?»