Меньше всего заботился Вивекананда о формальной последовательности своих слов. Он почти всегда выступал без текста, откликаясь на обстоятельства момента, обращаясь к конкретной группе слушателей и конкретным условиям их жизни, отвечая на вопрос. Таков он был по природе и с полным безразличием относился к тому, что его сегодняшние слова могли выглядеть опровержением сказанного днем раньше. Как человек просветленный, он отлично понимал, что истина никогда не содержится в расположении фраз. Истина в самом говорящем. Если истинна его сущность, то слова не важны. В этом смысле Вивекананда неспособен противоречить себе.
Тем не менее не приходится удивляться тому, что так часто бывал он неправильно понят, что фрагменты его учения, вырванные из контекста, подавались как целое. Даже некоторые из монахов во времена создания Миссии опасались, что Вивекананда отклоняется от целей Рамакришны. В уже недавние времена нашлись люди, старавшиеся представить его как социалиста и национал-революционера. Этим людям совершенно искренне хотелось бы почтить Вивекананду в качестве великого индийского патриота – что в известной степени справедливо. Но эта статуя Вивекананды оказалась бы торсом без головы – Вивеканандой без Рамакришны.
Миссия начала действовать сразу после своего учреждения – принимала участие в оказании помощи голодающим, в борьбе против чумной эпидемии, закладывала больницы и школы. Вивекананда стал ее Генеральным президентом, а Брахмананда возглавил центр в Калькутте. Началось строительство величественного комплекса на участке, который Орден приобрел в Белуре, и в январе 1899 года там открылся Матх – монастырь.
В июне 1899 года Вивекананда отплыл во второе путешествие на Запад. Он провел большую часть времени в Америке, где проводил занятия с учениками в различных уголках страны, и открывал центры там, где последователи настойчиво просили учредить их. В 1900 году он возвратился в Индию больной и изнеможенный. Он часто говорил, что ему осталось недолго жить. Однако выглядел он куда спокойней и счастливей, чем когда бы то ни было раньше. Он казался свободным от той неистовой неуемной энергии, которая подхлестывала его в годы завоеваний. Прекрасно отражается это его настроение в письме, написанном в апреле 1900 года:
«Я себя хорошо чувствую, ментально очень хорошо. Я ощущаю отдых души больше, чем тела. Битвы проиграны и выиграны. Я уложил вещи и ожидаю Великого Освободителя…
В конце концов, Джо, я ведь просто мальчик, который восторженно вслушивался в удивительные слова Рамакришны под баньяном в Дакшинешваре. Это и есть настоящий я – а труды и хлопоты, добрые дела и прочее только наложились на ту основу. Сейчас я снова слышу его голос… Сейчас только призывный голос Учителя. „Я иду, Господи, я иду".
Я рад, что родился, рад, что столько страдал, рад, что наделал больших ошибок, рад, что вступил в покой. Я никого не оставляю связанным, я не связан сам. Спадет ли это тело, освобождая меня, или я вступлю в свободу во плоти, прежнего человека больше нет, он ушел навеки, чтоб никогда уже не возвратиться!
Проводник, гуру, лидер, Учитель ушел – мальчик, студент, слуга остался позади…
За моей работой были амбиции, за моей любовью – личность, за моей чистотой был страх, за моим наставничеством – жажда власти, теперь они исчезают и меня уносит по течению. Я иду, Мать, я иду…»
Говорят, что уход Вивекананды из этой жизни 4 июля 1902 года выглядел как заранее продуманный акт. За несколько месяцев до этого он начал слагать с себя обязанности и готовить преемников. Однако в тот день он чувствовал себя хорошо и с аппетитом пообедал. Он беседовал с монахами на философские темы, три часа занимался санскритом с послушниками, а после полудня совершил двухмильную прогулку с Преманандой. Вечером он ушел в свою комнату и провел час в медитации. Потом позвал ученика, который ему прислуживал, велел открыть все окна и попросил помахать опахалом вокруг его головы. Вивекананда лежал на кровати, ученик думал, что он спит или пребывает в глубокой медитации. Сразу после девяти часов у него чуть дрогнули руки и он сделал вдох, очень глубокий. Прошла минута. Еще один такой же вдох, потом его глаза и лицо застыли в выражении экстаза. Изо рта, ноздрей и глаз вытекло по капельке крови.
Когда появились врачи, им сначала показалось, что еще не все потеряно, и на протяжении двух часов они делали искусственное дыхание. К полуночи они признали, что надежды нет. Причиной смерти врачи назвали апоплексию или остановку сердца. Однако монахи остались в убеждении, что тот, кого они звали Нареном и Вивеканандой, согласно предсказанию Рамакришны, наконец узнал, кто он такой на самом деле.
Если бы встал вопрос о выборе преемника Вивекананды, никто из братьев не колебался бы – им и не мог стать никто, кроме их Раджи, духовного сына Рамакришны. Но выбирать не пришлось. В числе прочих поступков Вивекананды, которые задним числом выглядели приготовлением к уходу, была и отставка с поста президента Миссии более чем за год до кончины. Брахмананда сменил его на этом посту в феврале 1901 года и в течение двадцати одного года возглавлял и Миссию, и Матх.
Я уже писал о преображении Сарады-деви из застенчивой юной жены Рамакришны в Святую мать Ордена. Можно сказать, что не менее великое преображение произошло и с Ракхалом – мягкий, уступчивый юноша превратился в почти сверхчеловечески мудрого и могущественного Брахмананду. Под его руководством сформировались Миссия и Матх Рамакришны и воплотились в жизнь планы Вивекананды. Брахмананда сделался великим администратором, он управлял всей деятельностью Миссии, но не уставал напоминать ученикам и сотрудникам, что на первом месте должна быть духовность, а социальное служение – на втором.
Брахмананда говорил ученикам:
– Единственная цель жизни есть познание Бога. Обретите знание и преданность, а потом служите Богу в человечестве. Не в труде смысл жизни. Бескорыстный труд есть способ обретения преданности Богу. Пусть три четверти вашего ума будет отдано Богу, оставшейся четверти хватит на служение.
Брахмананда с чрезвычайной щепетильностью относился к источникам средств, поступающих в Миссию, а также к мотивам, по которым они предлагались. Однажды к нему явился миллионер, который заявил, что готов отрешиться от мира, отдав Миссии все свои деньги. Брахмананда отказался от денег: он понимал, что тот действует с полной искренностью, но под влиянием момента и вполне может потом пожалеть о сделанном.
Духовное возрастание учеников волновало Брахмананду куда больше, чем их практическая подготовка. Как-то раз он отругал почтенного монаха, которому поручил воспитание послушника:
– Я что, послал к тебе мальчика, чтобы ты сделал из него хорошего клерка?
Он утверждал, что об успехе монашеского ордена нужно судить по внутренней жизни каждого его члена, а не по достижениям в социальных программах.
Как главе Ордена ему, естественно, принадлежало право окончательного решения – изгонять или не изгонять монаха, совершившего серьезный проступок. Но такого решения он ни разу не принял. Он часто даже не занимался проступком, а посылал за провинившимся и приказывал тому ежедневно медитировать в его присутствии, а также прислуживать ему. Плоды его огромного духовного воздействия и любви становились очевидны всем, потому что ослушник менялся буквально на глазах. Любовь Брахмананды к ближнему выходила далеко за пределы обычной человеческой сострадательности, в ней было нечто сврехъестественное, потому что, как он сам иногда сознавался, он поддерживал непрерывную ментальную связь со всеми в Ордене и знал проблемы каждого. Брахмананда знал, что в случае нужды способен в любую минуту оказать духовную помощь даже на большом расстоянии, – и это знание делало его блистательно бестревожным.
Не стоит, однако, думать, будто он попустительствовал своим ученикам. Он мог даже подвергнуть монаха публичному посрамлению или запретить ему показываться на глаза и был особенно суров с теми монахами, в которых видел исключительные качества и готовил к трудному служению. Бывало, что он усматривал проступки в банальнейших действиях. Например, был случай, когда при совершении бого-почитания молодой монах, возжигая светильники, использовал три спички вместо одной. Брахмананда резко отчитал его за недостаток сосредоточенности. Эти вещи заставили кое-кого из учеников предположить, что на самом деле суровость Брахмананды была его методом уничтожения дурной кармы. Как позднее написал один из них: