Столь страшным казался ее похититель суровый,
Что, Раме не вняв, и жасмин отмолчался махровый.
И, словно рассудок утратив, слетами омытый,
Блуждал он по лесу безмолвному в поисках Ситы.
• Книга четвёртая. Кишкиндха
Книга четвёртая. Кишкиндха
Часть первая (На озере Пампа)
Лазурных и розовых лотосов бездну в зеркальной
Воде созерцая, заплакал царевич печальный.
Но зрелище это наполнило душу сияньем,
И был он охвачен лукавого Камы влияньем.
И слово такое Сумитры достойному сыну
Сказал он: «Взгляни на отрадную эту долину,
На озеро Пампа, что лотосы влагою чистой
Поит, омывая безмолвно свой берег лесистый!
Походят, окраской затейливой радуя взоры,
Верхушки цветущих деревьев на пестрые горы.
Хоть сердце терзает возлюбленной Ситы утрата
И грусть моя слита с печалями Бхараты-брата,
Деревьев лесных пестротой над кристальною синью,
Заросшей цветами, любуюсь, предавшись унынью.
Гнездится на озере Пампа плавучая птица,
Олень прибегает, змея приползает напиться.
Там диким животным раздолье; пестреющий чудно
Разостлан ковер лепестков по траве изумрудной.
О Лакшмана! Сколь упоителен месяц влюбленных
С обильем румяных плодов и цветов благовонных!
Деревья, в тенетах несчетных лиан по макушки,
Навьючены грузом душистым, стоят на опушке,
Как сонм облаков, изливающих дождь благодатный,
И щедро даруют нам дождь лепестков ароматный,
Бог ветра колышет ветвями, играя цветками,
Соцветьями и облетающими лепестками.
Он радужное покрывало накинул на долы.
Ему отзываясь, жужжат медоносные пчелы.
И кокиля пенью внимая (он — Камы посланец!),
Деревья от ветра ущелий пускаются в танец,
А он их качает и цепко перстами хватает,
Верхушки, цветами венчанные, крепко сплетает.
Но, став легковейней, насыщенней свежим сандалом,
Он сладкое отдохновенье приносит усталым.
Колеблемы ветром, в цвету от корней до вершины,
Деревья гудят, словно рой опьяненный пчелиный.
Высоко вздымая лесин исполинских макушки,
Красуются скалы, верхами касаясь друг дружки.
Гирляндами пчел-медоносиц, жужжащих и пьющих,
Увенчаны ветви деревьев, от ветра поющих.
Как люди, одетые в царственно-желтые платья,
Деревья бобовые — в золоте сплошь, без изъятья.
Названье дождя золотого дано карникарам,
Чьи ветви обильно усыпаны золотом ярым.
О Лакшмана, птиц голоса в несмолкающем хоре
На душу мою навевают не радость, а горе.
И, слушая кокиля пенье, не только злосчастьем
Я мучим, но также и бога любви самовластьем,
Датьюха, что весело свищет вблизи водопада, —
Услада для слуха, царевич, а сердце не радо!
Из чащи цветущей доносится щебет и шорох.
Как сладостна разноголосица птиц дивноперых!
Порхают они по деревьям, кустам и лианам.
Самцы сладкогласные жмутся к подружкам желанным.
Не молкнет ликующий сорокопут, и датъюка,
И кокиль, своим кукованьем чарующий ухо.
В оранжево-рдяных соцветьях; пылает ашока
И пламень любовный во мне разжигает жестоко.
Царевич, я гибну, весенним огнем опаленный.
Его языки — темно-красные эти бутоны.
О Лакшмана! Жить я не мыслю без той чаровницы,
Чья речь сладкозвучна, овеяны негой ресницы.
Без той дивпогласной, с кудрей шелковистой завесой,
Без той, сопричастной весеннему празднику леса.
Я в месяце мадху любуюсь на пляски павлиньи,
От ветра лесного невольно впадая в унынье.
Хвосты на ветру опахалами чудно трепещут.
Глазки оперенья сквозными кристаллами блещут.
Взгляни, в отдаленье танцует павлин величаво.
В любовном томленье за пляшущим следует пава.
Ликуя, раскинули крылья павлицы-танцоры.
Им служат приютом лесные долины и горы.
О Лакшмаиа, участь моя им сдается забавой.
Ведь Ланки владыка в леса прилетал не за павой!
И трепетно ждут приближения самок павлиньих
Красавцы с хвостами в глазках золотистых и синих.
Мой Лакшмана, сладостный месяц любви и цветенья
На душу мою навевает печаль и смятенье.