Я борюсь с искушением выбросить его в окно первого этажа.
— Выметайся отсюда, Дуг, ― шепчу я. Спокойно и смертельно опасно. — Немедленно. Я уйду через минуту, и ты сможешь продолжить. Мне просто нужно поговорить с ней.
Дуг слезает с кровати и одевается в рекордно короткие сроки. Он останавливается передо мной, широко раскрыв глаза от ужаса и раздув ноздри от страха. Но он останавливается и смотрит мне в лицо. Я отдаю ему должное за то, что у него хотя бы есть яйца.
― Ты не... ты не сделаешь ей больно? Если хочешь, то лучше ударь меня.
Я смеюсь. Но выходит не смешно.
— Не искушай меня, карандашный член. Нет. Я не собираюсь никого обижать. Кроме тебя, если ты не свалишь с глаз моих.
Он уходит. Лани прижимает простынь к своей груди, будто я не видел её обнажённой тысячи раз. Как будто не мы потеряли девственность друг с другом в пятнадцать. Как будто не у меня в сумке лежало кольцо.
Этот акт защиты от моего взгляда говорит мне всё, что нужно знать.
― Три дня, Лани. Три чёртовых дня. Ты не могла подождать три грёбанных дня? ― отворачиваюсь от неё и говорю двери. Я слишком зол, чтобы доверять себе, смотря ей в лицо. ― Я не понимаю. Если ты не хочешь меня, какого хрена ты не сказала мне? Почему, чёрт возьми?
— Перестань так говорить, Хантер. Мне это не нравится.
Я поворачиваюсь.
― Иди к чёрту, Лани. Я грёбанный морской пехотинец. У меня грязный, поганый рот, и я зол. Ты обманула меня. — Заставляю себя сделать два больших шага подальше от неё. ― Я никогда не спрашивал. Возвращался и не задавал тебе никаких вопросов. Я уезжал надолго, но никогда не спрашивал, что ты делала, пока меня не было. Но... пока я здесь, я как бы ожидал, что ты будешь верна мне. Я слишком многого прошу?
Лани не отвечает.
— Как долго? ― спрашиваю. — Как долго это продолжается с тем ничтожеством?
― Не говори так о Дуге, Хантер. Он хороший человек. Он...
— Я не спрашивал о нём. Мне плевать. Как... долго. ― Это даже не звучит как вопрос.
— Я начала видеться с ним через два месяца после твоего последнего отъезда. ― Она отводит взгляд от моих глаз.
Целый год. Даже больше.
Ей стыдно, так и должно быть.
— И, когда я вернулся, ты продолжала встречаться с ним за моей спиной?
Она едва заметно кивает.
― Блядь. — Я хочу что-нибудь ударить. Сжимаю пальцы в кулак и поднимаю руку, чтобы пробить стену или дверь, но останавливаюсь. ― Невероятно, Лани. Если ты не любишь меня, имей смелость сказать об этом.
Она слезает с кровати, прижимая простынь к груди.
— Не то чтобы я не люблю тебя, Хантер. Люблю. Но... я не влюблена в тебя.
― В чем разница?
Она тянется ко мне, но я отстраняюсь. Она опускает руку. Её яркие голубые глаза мерцают.
— Есть огромная разница.
Я прислоняюсь к стене, гнев исчезает от путаницы и боли. Без гнева, который поддерживает меня, я слабею.
― Тогда объясни.
Она вытаскивает одежду из ящиков, смотрит на меня и медлит.
— Что? ― спрашиваю. — Будто я не видел тебя голой.
― Это не то, — говорит она. ― Это... Я не знаю. Просто чувствую себя странно. Отвернись и дай мне минутку, ладно? Пожалуйста?
Я поворачиваюсь и смотрю на снежные сугробы за окном. Игнорирую шорох ткани, сопротивляюсь искушению повернуться и посмотреть, как она одевается. От этого будет только больнее.
— Ладно, ― говорит она. — Я готова.
Я иду из комнаты в кухню, не глядя на неё.
― Мне нужно выпить.
Она следует за мной. Я открываю пару бутылок пива и вручаю одну ей. Она принимает её, но не пьёт.
— Хантер, послушай. Я забочусь о тебе. Люблю тебя. Я любила тебя с десятого класса. Но... всё меняется. Ты постоянно в разъездах. В сражениях, и тебя нет рядом. Вот и всё. Трудно оставаться влюблённой, когда ты находишься за тысячи километров по несколько месяцев. Я была одинока. Дуг был рядом. Я.… люблю его тоже. Я влюблена в него. Прости. Не могу представить, как, должно быть, больно тебе это слышать, но ты заслуживаешь знать правду.
― Я заслуживал правды месяцы назад, Лани.
Она вздрагивает.
— Знаю. Я чувствую себя ужасно. Просто... он подходит мне. Заботится обо мне. Он здесь ради меня.
Меня осеняет мысль.
― Он знал об этом? Знал о нас? Тебе и мне? И он был не против?
Она имеет порядочность выглядеть огорчённой.
— Да. Знаю, как, должно быть, это выглядит, но он... он ненавидел это, а я сказала ему, что это ненадолго. До тех пор, пока ты снова не уедешь.
― Как долго ты планировала дурачить меня? — У меня закончилось пиво, и я взял другое. Мне нужно это, чтобы сдержать ярость.
― Я собиралась послать тебе письмо. — Её голос совсем тихий.
― Боже, на самом деле? «Дорогой Джон»? Ты, правда, собиралась отправить мне письмо в стиле «Дорогой Джон»? Чёрт, Лани. Это самое жестокое дерьмо, которое ты могла сделать. Нет ничего хуже. — Неожиданно закончилось второе пиво, и я открываю третью бутылку.
― Помедленнее, Хантер. Пожалуйста. Я не смогу разговаривать с тобой, если ты будешь пьян.
— Мы будем разговаривать так, как я захочу. Ты многим обязана мне.
Импульсивно беру свою сумку, перемещаюсь по квартире, запихивая внутрь свои вещи, а потом копаюсь в ней, пока не нахожу кольцо. У входной двери бросаю сумку на пол, надеваю пальто и поворачиваюсь к Лани. Открываю коробочку с кольцом и кладу её на тумбочку у двери.
― К твоему сведению, я тоже кое-что скрывал от тебя. Я собирался... Я любил тебя, Лани. Всегда был верен тебе. Ни разу во время своих поездок не изменил тебе. Никогда. Все парни ходили в бордели и бары, а я - никогда. Я ждал тебя. Потому что люблю тебя. Потому что был влюблён в тебя.
Лани пересекает комнату, чтобы рассмотреть кольцо.
― Проклятье, Хантер. Чёрт возьми. — Она никогда не ругается. ― Ты не влюблён в меня. Ты влюблён в идею меня. У тебя никогда не было других девушек. Мне комфортно с тобой. Я та, кого ты знаешь. Вот и всё. Так всегда было и будет.
Я колеблюсь, собирая свой голос, чтобы он не дал трещину.
— Ты всё, что у меня было, Лани. Теперь у меня нет даже этого. У меня никого нет... ― Я опускаю взгляд, разглядывая свою обувь, собирая весь свой контроль. — Может быть, ты права. Но, если ты не любила меня, ты должна была сказать. Порвать со мной.
Теперь она плачет, тихими, безмолвными слезами.
— Прости меня. Я не хотела тебя обидеть. Не хотела видеть, как тебе больно.
Я позволяю ей увидеть агонию в моих глазах.
― Ну, ты всё испортила.
Поднимаю свою сумку и ухожу, отталкивая эмоции, пока не остаётся ничего, кроме пустоты. Ни гнева, ни боли. Ничего.
Я иду, пальто застёгнуто на все пуговицы, сумка перекинута через плечо. На улице холодно. Вечер. Семь, может, восемь часов. Кромешная темнота. Снег повсюду, но он не падает, а просто поднимается в воздух ледяным ветром. Я не знаю, куда иду, где иду. В темноте практически ничего не видно из-за жалящего глаза снега. Мне всё равно. Прямо сейчас я рад боли от холода. Это отвлекает от моего гнева.
Я злюсь, потому что она так долго мне изменяла, злюсь, что у неё не было чёртовой смелости сказать, что не любит меня.
В основном я злюсь из-за того, что она права. Мы вместе потеряли девственность, вместе исследовали нашу сексуальность. Я даже никогда не встречался ни с кем другим. Никогда не целовал, не обнимал, не трахал кого-то другого. Даже никогда не думал об этом. Я держался за неё так долго, потому что она близка мне. Она то, что у меня есть.
Было.
Стараюсь не думать об одиночестве, но это неизбежно. Бреду по тротуару, снег закручивается вокруг моих ног, когда я прохожу через лужи фонарного света. И внезапно мне снова семнадцать. Я в школе. Сижу на тригонометрии и рисую вместо того, чтобы слушать лекцию, так как ненавижу математику, потому что это скучно и легко. Директор школы, мистер Бойд, приходит и говорит мне выйти из класса на минутку.
А затем говорит мне, чтобы я взял свою сумку. Моё сердце начинает колотиться в груди, ладони потеют, и я чувствую, что что-то не так, неправильно.