Ребята расставляли бабки и пробирали Витьку Окулининова.
— Если будешь накидом бить — выгоним! — кричал Юрка Семеновских.
— Как играть?
— Прямком.
— Давайте загоним его подальше, он и промажет, — обрадовался догадке Шурка Жуков.
— Тогда за прясло его.
— Пусть сперва каши поест, а то не добросит, — выкрикивает Юрка. И первым отсчитывает десять шагов от кона.
Витька, прищурив глаз, наметился.
— Шибко обрадовался. — Еще на десять шагов загоняет Шурка коновщика.
Витька на сороковом шагу уперся в прясло.
— Как быть?
— С прясла! — ржали ребята.
Тот забрался на изгородь и, не метясь, кинул плитку. Она врезалась в бревно, из амбара зашаяла коричневая рухлядь.
— Не все выбивать коновку, — рассмеялись ребята.
Друг за другом по очереди отстрелялись игроки. Каждый старался выбить коновку. Но Шурка, Юрка и Толька Левша промазали. Вся надежда теперь на Ваньку Задоринова.
— Коновку, коновку давай!
— Не бубните под руку, сам знаю.
— Он же мазило! — Прыгал возле игрока Витька.
Ванька бросил плитку. Она, повернувшись, одним концом захватила пару и пролетела мимо коновки.
— Я же говорил, что все бабки мои, — подбежал с ведром Витька Окулинин.
Григорий не выдержал и подошел к коновщику.
— Дай взаймы.
— В игре не дают — покупай, — отрезал Витька.
— На, двадцать копеек.
Витька в момент отсчитал двадцать пар.
— Ставьте, сколько у меня есть, — предложил Гринька.
— Куда по столько! — съежились ребята.
— Что долго чикаться. Быстрей Окулю обыграешь.
Кон растянулся почти до дороги. Вспыхнул азарт у Григория, загорелись глаза. Он навел плитку на стройный взвод костяшек и, прицелившись, метнул. Она упала в середину кона и, собирая бабки, срезала коновку.
— Ух ты! — заорали ребята.
Григорий, как и Витька, взял пустое ведро и наполнил его с верхом. Вскоре и второе ведро было полное. Игра накалилась. Григорий забыл обо всем. Он метал и метал плитку. Она, как литовкой, косила бабки. Их уже некуда было класть. Он начал сортировать: крашеные панки — в одно ведро, крупные, похожие на коновки, — в другое, которые похуже — отдавал ребятам.
— Китыч, тебя же ждут, — раздался из створки досадный голос Огафьи Ждановой.
— Подождите.
— Некогда ждать. Иди быстрей.
— Только разыгрался, — проворчал Григорий.
С двумя тяжелыми ведрами Китыч закатил в прихожую конторы. Тонкие как бумага, двустворчатые обшарпанные двери пропускали грозный густой бас председателя Пал Палыча.
— Почему не убираешь хлеб, каких указаний ждешь?
— Хлеб ишо зеленый. — Григорий узнал Гошу Нашего, как звали в третьей бригаде Егора Нестеровича Заборина.
— Ждешь, пока не осыплется да дождем не прихлещет?
— Я же позавчера смотрел.
— У Лисьего мостика, у Кругленького — тоже зеленое? — наступал председатель. — Молчишь? Нечем крыть. Ты различаешь спелое зерно от зеленого? Спроси старух. Они тебе объяснят. Да что старух. Любой ясельник ответит. Не агроном!
Григорий ворвался в кабинет.
— Во работничек! — засмеялся председатель.
Григорий целиком еще был в игре. Он не обратил внимания на смех и бухнул от радости:
— Смотрите, почти все крашены.
— Видим, видим, Гриша. Садись-ко поудобнее да рассказывай.
— О чем?
— Скажи нам, как обмолачивается хлеб?
— Где?
— У Будичевых.
— Хорошо.
— Одинаковы поля. Неодинакова ответственность. Так-то вот. — Павел Павлович резко повернулся к Егору Нестеровичу.
— Сдать бригаду Китычу. А сам садись на трактор.
— Пал Палыч… — промямлил парнишка.
— Запоминаешь, как звать, что ли? Не бойся, Гриша.
— Залез в ярмо, Китыч, — говорил по дороге на конный двор Лийко Захара Назаровича. — Не бригада, а черт знает что! Рубить надо под корень. Честно говоря, не мог я там прижиться, не выдюжил, удрал.
О третьей бригаде давно ходили нехорошие слухи. Да и как не ходить. По всем показателям бригада завалила план. Разные меры были приняты. Даже бригадиров меняли. Не помогло. Опять назначили Заборина. В последний раз поверили, как бывшему фронтовику. Но дело опять не клеилось. В чем собака зарыта, сразу не разберешься.
В бригаде Григорий застал конюха. Тянко, как звали Андрея Афанасьевича, выводил из конюшни Шагренька. Мерин высокий, но худой, еле переставлял ноги.