— Аха, мама.
— Вот самый старший, уже помогает. Нынче все летечко в колхозе, на костюм зарабатывает. Ты как поживаешь?
— Отслужил.
— Лёню-то видел?
— С прихода к нему заезжал.
— Я слышала, будто женился он.
— Да.
— Славная бабенка?
— На взгляд, ничего.
— Я все не выходила замуж, думала, сойдемся. Ведь он любил меня. Знаю. А как переживал, что услышит плохого. В чем я виновата? В чем? Только старше его. Война перепутала карты. Ровня моя погибла. Как есть один Офоньша Степановских в живых остался, и тот раненый. Дак он опять нисколько не опнулся, сразу в Шадринск уехал. Не успела и полюбить-то как следует и уж прозвали старой девой. Не видела я счастья, а теперь уж не надо. Только и было светлых минут с Лёней. От первой неувязки и ушел. Может, и я виновата, но не настолько, как болтают люди. Бог ему судья. Он не виноват. Не он набежал, а я — на него. Видно, судьба наша такая.
Она помолчала.
— Ванюшку жалко. Попервоначалу ночью вставал, папку звал. Ведь он все с ним на тракторе ездил. Сейчас забывать стал.
— Нетушки! — возразил сын.
— Это ты сейчас вспомнил. Весной ездили в Лебяжье, Лёню встретили. Он как раз у мамоньки гостил. Приезжал дрова заготавливать. Жил целую неделю и Ваньку с собой брал в деляну. Разбередил ему душу и напоследок поманил его в Полевую. Он и вовсе теперь не дает покою: поедем да поедем.
— Отпусти, мама, я к папке съезжу.
— На следующий год, Ваня, отпущу. Нынче некогда, скоро в школу.
— А к бабушке?
— Поезжай.
Мы вместе с артистами приехали в Лебяжье. Маму застали врасплох. У нее перехватило дыхание, она застыла у порога с открытым ртом.
— Что бы сообщить!
— Не догадался.
— Сердце захлестнуло, ноги отнялись.
— Больше не буду пугать: с работы уволился.
— Неуж дома останешься?
— Пока в Уксянке притормозил.
— Хм… Рядом, да не в Лебяжье.
— Так получилось.
— Ну да ладно, сам себе хозяин. — И заворковала с внуком: — Я тебе гостинцев припасла. Надумала как-то попроведать, уже собралась, да дедушко не отпустил. — Она обняла Ванюшку и начала щекотать. — Хошь или надо?
— Хочу.
— На. — Мама подала две конфеты.
— Надо?
— Надо. — Еще появилась порция.
Так продолжалось, пока бабушкин запас не иссяк. Оба довольнехоньки.
Я вытащил из чемодана морскую фланельку, новую тельняшку, оделся и пошел к выходу.
— Не успел опнуться, опять куда-то побежал.
— К ребятам.
— Штось не поговорили. Всегда так: ждешь-ждешь, а дождешься — след простыл. — Мама покачала головой и с грустью добавила: — Правду старые говорили: «Детей растишь — горе, вырастишь — вдвое или того боле». Что теперь поделаешь! Пойдем-ко, Ваня, в огород моркошки нарвем, гороху сладкого нащиплем.
— Я с дядей Васей хочу.
— И ты бросашь бабушку?
— Оставайся, Ваня. Я мигом. Приду — и на рыбалку пойдем.
— Скорей приходи! — кричал мне племянник с крылечка.
От конного двора навстречу трусил меринок, на тарантайке бренчали ведра, бачки, фляги, подпрыгивала кадушка. На таких двуколках ездили поварихи. Я узнал Агриппину. Она сидела на передке и, натянув вожжи, остановилась.
— Здравствуй, Сюта! Мамку приехал попроведать аль насовсем?
— Как примете?
— В объятиях.
— Не слишком ли? — Я тут же повернул разговор на свое. — Клуб-то закрыли?
— Нет. У нас теперь новый избач.
— Кто?
— Марии Поспеловой зять, поди, знаешь?
— Нет.
— Из Каменска приехал. Мировой парень. На гармошке играет — залюбуешься! Уже концерт поставил. В Яшкино и Прошкино ездили наши артисты. Седни собирались в Петропавловку, да уксянцы нахлынули. Какая-то девчушка объявление вывесила. Смешная такая, намалевана, даже ногти у ног накрашены. Все выспрашивала у бригадира. Небось продернуть нас хотят.
— За что?
— Ой да, смерть причину найдет.
— Где работает бригада?
— У Стерховых.
— Может, подбросишь?
— Сама-то сижу на краюшке, а продуктов получу на складе, дак вовсе некуда сесть. Беги к сельсовету. Там наши собираются.
Ехали мы на сельсоветском Битюге. За околицей шел длинный обоз. Он пестрел бабьими платками. Первая подвода свертывала на маленькую Якшинскую дорогу, последняя выходила на край горчичного поля. Поверх его летела проголосная песня.