— Ну, здесь меня больше ничего не держит, — сказала она вслух, смиряясь с произошедшим.
Глава 3
Бледно-голубой свет экрана ноутбука был единственным источником света в комнате, выхватывая из полутьмы край стола, папку с документами и распечатанный посадочный талон. Он лежал, не просто как документ, а как приговор без апелляции. «OSL. 21:30». Три часа. Всего три часа. И что потом? Снег Осло смоет следы? Или просто засыплет ту же самую боль, только в другом часовом поясе? Осло. Пункт номер пять в их «Книге Великих Планов». «Потому что там фьорды, Дик! Потому что там Эдвард Мунк кричал в своей тоске! Мы тоже покричим!» — хохотала Даша, разливая дешевое вино по стаканам. Теперь этот город был не мечтой, а бегством. От квартиры, пропитанной эхом смеха, ставшего ядовитым. От стен, которые видели, как они падали со смеху на этом самом полу. От призрака Даши, который теперь везде — в скрипе двери шкафа, в запахе старой краски из прихожей, в самом воздухе.
Чемодан, недорогой, темно-синий, с потертостью на левом углу — след неудачной поездки в прошлом году — стоял у двери ещё вчера. Собранный не просто аккуратно, а с маниакальной точностью солдата перед дезертирством. Каждая вещь — взвешена на незримых весах «взять/оставить». И главный груз — не свитера, не документы. Груз — знание. Диана знала это с ледяной, неоспоримой ясностью, пронзающей любую иллюзию: Даша не позвонит. Не ворвется в последнюю минуту, сбивая с ног, с разноцветными воздушными шарами, перетянутыми ленточками («Как тогда! Как тогда!» — кричал внутренний голос, тут же освистанный разумом), не закричит задорно, задыхаясь: «Сюрприз! Подумала, я тебя отпущу одну? Мы едем покорять фьорды! Вместе!», как сделала это, когда им было по семнадцать, и Диана в панике, с красными от слез глазами, собирала рюкзак, чтобы сбежать от проваленных предварительных экзаменов к тете в скучный, душный пригород. Тогда Даша ворвалась, как ураган спасения, с билетами на поезд до самого моря, купленными на ВСЕ ее сбережения от репетиторства по алгебре. «Экзамены? Фиг с ними! Пересдадим! Жизнь — один раз, Дик! Один чертов раз!» — орала она, обнимая ошарашенную, плачущую от облегчения Диану. Один раз. Одна жизнь. И где та жизнь теперь? Теперь тишина в квартире была не просто пустотой. Она была гулкой могилой для всего, во что они верили. Тишина окончательная.
Диана медленно провела пальцем по билету. Бумага была гладкой, холодной, как могильная плита. «Осло, 21:30». И этот шрифт… Узнаваемый с первого взгляда. Тот же самый, что использовала та дешевая турагентура «Глобус», куда они забежали тогда, полные дерзости и абсурдной веры в безграничность своих возможностей, схватив охапку ярких, пахнущих свежей печатью буклетов. Тот же самый, что был в их распечатанных (и благополучно сгнивших в ящике стола) маршрутах по Европе. Издевка. Круговая порука прошлого, назойливо напоминающая о каждом невыполненном обещании, каждой разбитой вдребезги иллюзии. «Покорим Европу!» Какие наивные идиотки. Она ощущала, как знакомая, едкая горечь поднимается к горлу, кислая и тяжелая. Почему все, к чему прикасалось наше «вместе», превращается в яд? Даже шрифт на билете.
Телефон завибрировал. Негромко, но настойчиво, на стеклянной столешнице, словно настойчивый стук в дверь сознания. Диана взглянула. Имя вспыхнуло на экране, как удар электрошокера по незащищенному сердцу: «Даша». Предательски, вопреки всем доводам разума, всем урокам боли последних недель, сердце рванулось в груди, забилось бешено, срывая ритм дыхания. Зачем? Почему СЕЙЧАС? Когда я уже почти смирилась с тишиной? Когда чемодан стоит у двери? Чтобы снова дернуть за ниточку? Чтобы увидеть, как я дернусь? Она схватила аппарат, сжала его в руке так, что стекло затрещало под давлением пальцев, а корпус впился в ладонь. Будто могла выдавить из этого куска пластика и кремния правду. Настоящую. Не ту фальшивую ноту в голосе, не эти вечные «сложно» и «Лера». Правду о том, когда все пошло под откос. Почему десять лет общего дыхания, смеха, слез, пота и крови (буквально — вспомнился порезанный палец Даши при резке тех дурацких джинсов!) оказались легковеснее проблем какой-то Леры? Что ей на самом деле нужно сейчас? Извинения? Последнее «прости»? Удовлетворение, что Диана действительно уезжает, освобождая место для новой, менее сложной, менее «дырявой» дружбы? Или… или этот чертовый шанс, о котором кричит каждая клетка, вопреки всему?