— Враньё, — выдохнула она тихо, почти беззвучно. Слово повисло в пустом, мертвом воздухе квартиры. Не гневно. Не истерично. Констатация. «Навсегда» было самой красивой, самой жестокой ложью из всех.
Она повернулась, крепко взяла ручку чемодана. Пальцем щелкнула выключатель. Свет погас, погрузив комнату, сияющую фотографию, алые розы у мусорного ведра, всю ее прошлую жизнь, все смехи, слезы, планы и «навсегда» в густую, беспросветную, окончательную тьму. За дверью ждал таксист, дорога, аэропорт, рейс, Осло. И неясное будущее, которое казалось не чистым листом, а старой, исписанной страницей, на которой кто-то небрежно вывел: «Глава 2. Одиночество». Чернила, конечно, были теми же самыми. Она вышла, не оглядываясь, и тихо, но твердо закрыла дверь за собой. Замок щелкнул. Точка.
Глава 4
Стекло холодное под лбом. Мертвое. Как и все за этим окном. Серые коробки цехов, облезлые заборы, грязные улицы — карикатура на мою жизнь. Куда я еду? Не туда. Отсюда. Просто — отсюда. Каждый метр дороги — это метр отдаления. От пыльных роз у мусора. От магнита «Навсегда» на холодильнике. От тикающих часов, отмеряющих пустоту в такт моему сердцу. От нее. От призрака Даши, который сидит на диване в моей голове, смеется над старым роликом, размахивает краской у гаража… а потом смотрит сквозь меня у витрины с шоколадками. «Мы как старые джинсы». Слова-ножи. Они все еще вонзаются, глубже, с каждым оборотом колеса. Водитель что-то бормочет под радио. Его жизнь. Чужая. Настоящая. Моя — разбитый витраж. Красивая картинка, собранная из осколков «навечно», а теперь — острые, режущие обломки. Зачем я взяла тот блокнот? Зачем свитер? Зачем ножи памяти? Чтобы резаться ими в Осло? Чемодан стоит рядом, как гроб с моим прошлым. «Чернила останутся те же». Да. Они въелись. В кожу. В кости. В каждую клетку. Я не везу чемодан. Я везу саму себя — исписанную, перечеркнутую, с пометкой «архив».
Возвращаться? Смешно. Вернуться — значит снова вдохнуть запах ее духов, смешанный с фальшью последнего звонка. Значит видеть ее лицо в каждой трещинке на потолке. Слышать ее смех в скрипе труб. Сойти с ума под аккомпанемент этих проклятых часов. Тик-так. Ты — никто. Тик-так. Она заменила тебя. Тик-так. Навсегда — вранье. Нет. Я не вернусь. Не смогу. Это не сила. Это — животный страх. Страх раствориться в этой боли, как сахар в горьком кофе. Стать призраком в собственной квартире. Осло… Холод. Анонимность. Чужие лица, которым плевать на мои «чернила». Это не выбор. Это бегство раненого зверя в нору. Куда угодно. Лишь бы спрятаться. Лишь бы не чувствовать. Но я чувствую. О, как я чувствую! Каждый нерв оголен. Каждое воспоминание — током. Вот мы покупаем эти дурацкие шляпы. Вот она орет «Панки хой!» на крыше. Вот мы плачем вместе, когда умер ее кот Степан… А потом — пустота. Ледяная пустота в ее глазах. «Нам нужно поговорить». Как приговор. Как выстрел. И я, дура, кивнула. Согласилась с концом мира. Почему я не закричала? Почему не упала на колени? Не умоляла? «Не уходи! Что я сделала не так? Исправлю!» Гордость? Или просто шок? Оцепенение?
И этот звонок… Зачем? Зачем звонила? Чтобы услышать, как я сломаюсь? Чтобы убедиться, что ее «честность» меня добила? Или… или в этом натянутом «Привет» был крошечный осколок той Даши? Осколок, который тоже болит? Нет. Не верю. Не смеши. Она была с ней. С Лерой. Слышала ее смех на фоне. На фоне моего конца. «Устрой ей день рождения». Я сказала это. Язвительно. Грубо. Как последний щелчок. Мне стало… легче? Нет. Пусто. Как после драки, когда адреналин схлынул, а синяки только начинают болеть. Синяки на душе.
Розы Артема… Алые. Как стыд. Как кровь из раны. «Чистый лист». Идиот. Он не знает. Не знает, что чистый лист — это миф. Что под белой бумагой — старые, въевшиеся письмена. Любовь. Дружба. Предательство. Их не выжечь. Не перекрыть новой краской. Они проступят. Всегда. Как чернила на промокашке. Я поставила их у мусорки. Правильно? Не знаю. Жест отчаяния. Последняя попытка сказать миру: «Видишь? Я не принимаю твоих жалких утешений!» Но мир плевал. Он мчался вперед. Как это такси. Мимо плохо осветлённых улиц. Мимо моей тоски. К аэропорту. К билету на Осло с тем же шрифтом, что и в наших «планах». Издевка судьбы. «Покорим Европу!» Покорили. Развалинами.
А что там, в Осло? Чужие улицы. Страна, которую я не знаю. Люди, которым я не нужна. Одиночество. Такое же, как здесь. Только в другом антураже. Но здесь — убийственно. Здесь каждый кирпич, каждый запах, каждый угол кричит о ней. О нас. О том, чего больше нет. Там… там будет тише. Может быть. Пустота, но без эха. Без призраков, танцующих на руинах. Без тиканья этих часов… Тик-так. Ты одна. Тик-так. Навсегда кончено. Тик-так. Лети. Я зажмуриваюсь. Темнота за веками не спасает. Там тоже она. Улыбается на крыше. «Навсегда! И точка!». Ложь. Красивая, сладкая, смертельная ложь.