Следующей точкой стал Дом-музей Хенрика Ибсена. Небольшое, строгое здание на улице Арбинсгейт (Arbins gate). Здесь было тихо, почти священно. Она купила билет, поднялась по лестнице в квартиру драматурга. Скромные, но уютные комнаты. Письменный стол у окна, за которым рождались "Кукольный дом", "Привидения", "Гедда Габлер". Книги. Личные вещи. Фотографии. Атмосфера сосредоточенности и титанической внутренней работы. Диана медленно прошла по комнатам, вчитываясь в цитаты на стенах, вглядываясь в портреты сурового старика с пронзительным взглядом. Она наслаждалась историей — не масштабной, как в крепости, а глубоко личной, историей творчества и исследования бездн человеческой души.
Ибсен копался в темных уголках сердца: в лицемерии, в несвободе, в разрушительной силе прошлого ("Привидения"), в отчаянном стремлении к правде и самореализации, даже ценой разрушения уютного "кукольного дома". Его героини — Нора, Гедда — были сильными, мятежными, разбивающими оковы, пусть и ценой собственной гибели или изгнания. Она пыталась отвлечься, но мысли возвращались к себе. Что есть ее "кукольный дом"? Ожидания? Привычка к дружбе? Страх одиночества? Она разрушила его сама, позволив Даше уйти без яростной борьбы, как Нора? Или ее "дом" разрушили извне? Кто она — Нора, хлопнувшая дверью? Или Гедда, запертая в клетке условностей и отчаяния? Ибсен не давал ответов. Он ставил вопросы. Болезненные, неудобные. И в этом была его сила. Диана стояла у его письменного стола, представляя, как здесь рождались слова, разбивавшие сердца и открывавшие глаза. Она много размышляла о силе слова, о сложности человеческих отношений, о цене свободы и тяжести выбора. Ее собственная драма казалась менее уникальной, но более… понятной в контексте этих вечных тем.
Выходя из музея, она почувствовала не просветление, а глубокую усталость — не только физическую, но и душевную. День был насыщен впечатлениями, но они не закрыли рану, а лишь прикоснулись к ней разными гранями: суровость крепости, легкая прохлада набережной, бездонная глубина ибсеновских вопросов.
Она шла по вечерним улицам Осло к своему временному жилью (скромный апарт-отель недалеко от центра). Фонари уже зажглись, отражаясь в лужах на темном асфальте. Город окрашивался в синие и золотые тона. Она купила простой ужин в супермаркете: хлеб, сыр, яблоко. Функционально.
В маленькой комнатке, разложив еду, она наконец открыла чемодан. Достала блокнот "Планов до 25". Полистала страницы с пыльными мечтами о Тайланде, Париже, Праге. Потом достала серый свитер. Он все еще пах Дашей — ее духами, смешанными с дымом и воспоминаниями. Диана прижала свитер к лицу, закрыв глаза. Боль вернулась, острая и знакомая. Но сегодняшний день в Осло добавил к ней новые слои: стойкость камней Акерсхуса, дыхание жизни на Акер Брюгге, мудрую беспощадность вопросов Ибсена.
Она искала вдохновение для жизни. Не яркую вспышку озарения, не готовый рецепт счастья, выпавший из брошюры туристической достопримечательности. Она искала искру, которая зажгла бы внутри нее что-то помимо этой ноющей пустоты, помимо тени Даши, помимо стыда за свое бегство и горечи от преданного «навечно». Она жаждала топлива для движения вперед, когда каждое утро казалось неподъемной горой, а будущее — белесой мглой норвежского тумана.
Она не нашла его готовым. Ни в суровых камнях Акерсхуса, выдержавших века осад, но молчавших о том, как восстанавливать разрушенное изнутри. Ни в сверкающем стекле и жизнерадостном гуле Акер Брюгге, где ее радость чужих лиц резала, как нож, напоминая о своей утраченной легкости. Ни даже в тишине кабинета Ибсена, где мастер лишь беспощадно вскрывал язвы человеческой души, но не предлагал пластыря. Никакого готового «инструктажа по выживанию после крушения дружбы». Никакого волшебного пенделя в спину. Осло не вручил ей ключ от счастья на серебряном подносе.
Но она нашла материал. Сырье. Необработанные, грубые, но реальные куски чего-то, из чего, возможно, получится построить хоть шаткий мостик через пропасть своего горя.
Камни. Не просто гранит крепостных стен. Ощущение. Осязаемое доказательство времени, испытаний и стойкости. Камни Акерсхуса были холодными, шершавыми, неровными под ладонью. Они помнили удары таранов, грохот пушек, крики осажденных. Они были изранены, покрыты шрамами выщерблин и мхом забвения. Но они стояли. Они не рассыпались в прах. В них была глухая, немыслящая, но невероятная сила сопротивления. Сила просто быть, несмотря ни на что. Диана прикоснулась к этим камням, и в ее собственной разбитости что-то неуловимое отозвалось — не надеждой, а признанием: Я тоже могу просто стоять. Дышать. Существовать. Как эти камни. Пока.