«Я так устала, тетя Марта, — прошептала она, и слова текли, как кровь из открытой раны. — Устала от этой вечной, грызущей боли. От пустоты, которая звенит в ушах громче любого шума. От чувства, что я — ошибка. Что я недостаточно хороша, недостаточно проста, недостаточно интересна, недостаточно… не знаю что! Устала везти этот проклятый чемодан прошлого!» Она мотнула головой в сторону небольшой дорожной сумки, стоявшей рядом. «Там альбомы с улыбками, которых больше нет. Где же ножницы? Осознание пришло внезапно: они выпали из чемодана во время столкновения. Но это не важно. Они останутся в прошлом. Свитер Даши, который все еще пахнет ее духами и нашим старым гаражом. И этот… этот блокнот! Наша с Дашей «Книга Великих Планов». Помнишь, я писала тебе о ней, когда тебе присылала тот дурацкий рисунок фьорда? Мы столько всего хотели! Увидеть плавающие фонарики в Тайланде, загадать самое важное желание! Съесть настоящий круассан у самой Сены, найти то кафе в Праге, где Ремарк писал «Триумфальную арку»! Забраться на гору на рассвете и спеть нашу дурацкую песню!» Она всхлипнула, горечь подступила к горлу. «Теперь это всё — пыль. Наивные, детские глупости. Позорная иллюзия, что что-то может быть «навечно». Как твоя надпись здесь…»
Она подняла голову, смотря сквозь пелену слез на высеченное имя. Ветер высушивал мокрые дорожки на ее щеках, оставляя ощущение стянутости, но и странной чистоты. Вдруг, сквозь боль, пробилось воспоминание: тетя Марта, сидя на краешке дивана в их московской гостиной, вертит в руках ее, Дианину, кривую глиняную кружку, вылепленную на школьных уроках. «Форма… неидеальна, — говорит Марта, ее глаза щурятся не в осуждении, а с интересом. — Но движение здесь есть, Дианка. Жизнь. Ты чувствуешь глину. Это ценно. Не останавливайся».
Не останавливайся.
Слова эхом отозвались в тишине кладбища, громче ветра и чаек. Диана прижала ладонь к холодному, шершавому граниту надгробия. Не для опоры. Для связи. С той Мартой, что верила.
«Но я больше не хочу бежать от, тетя Марта, — сказала она, и голос ее, хоть и тихий, звучал уже тверже. — Я устала быть тенью. Устала тащить за собой этот гроб с призраками вместо багажа. Ты верила, что я могу… что-то создавать. Видеть то, что другие не замечают. Чувствовать этот мир — его красоту, его боль, его историю — острее других. Этот твой «дар»…» Она усмехнулась горько. «Он сейчас чувствуется только как открытый нерв. Все болит. Но…»
Она сделала паузу, собирая мысли, как рассыпанные бусы. Но что, если…? Мысль робкая, как первый луч после долгой ночи. Что если использовать этот проклятый дар не для того, чтобы бесконечно ковыряться в своей ране? Что если попробовать… направить его наружу? На этот мир? На Осло? На то, что еще может быть? Ты же говорила: «Не дай зарыться». Может… может пора откопать? Хотя бы попробовать.
«…Но может, пора начать? — выдохнула она, и в словах впервые за долгое время прозвучала не надежда, а решимость. Железная, хрупкая, но настоящая. — Не для них. Для себя. Использовать этот… этот острый нож восприятия, чтобы чувствовать мир, а не только свою разбитость. Превратить боль в… в внимание? Не знаю. Но попробовать».
Она провела рукой по имени на камне. Гранит был холодным, но под пальцами словно ощущалось слабое, далекое эхо тепла — того тепла, с которым Марта смотрела на ее неуклюжие творения. Тепла безусловного принятия.
«Я решила, тетя Марта. Решила попробовать. Начать с малого. С одного… всего одного пункта из той дурацкой «Книги». Самого простого. Доступного прямо здесь. Не Париж, не Тайланд. Что-то… отсюда. Из Осло». Она огляделась, будто ища вдохновения в строгих линиях кладбищенских аллей, в сером небе. «Найти то самое уютное кафе, не туристическое, а настоящее? Забраться на холм Эйкеберг (Ekeberg) и встретить закат над фьордом, как мы мечтали встретить рассвет на горе? Или… или просто научиться печь настоящий норвежский «канельболле», чтобы он был не хуже, чем в той пекарне у вокзала? Неважно!» Она почти крикнула последнее слово, и эхо легким шепотом отозвалось от ближайших камней. «Важно — сделать. Воплотить хоть одну строчку из тех планов. Не для Даши. Не для памяти о ней. Не для того, чтобы доказать Артёму, что я могу без него. Для себя. Чтобы доказать себе, что я еще жива. Что я могу хотеть чего-то, кроме избавления от боли. Что моя сага… она не закончилась на главе про предательство. Что будет следующая страница. Пусть пока пустая. Но моя.»