Но Гётеборг — не только уют. Он был портовым городом, городом-крепостью. И следующим пунктом стал Скансен Кронан (Skansen Kronan). Крепость на вершине холма, взбираться к которой пришлось по крутым, мощеным булыжником улочкам. Дыхание сбивалось, но пальто не тяготило, оно грело в пронизывающем ветре с моря. Крепость предстала суровой, мощной, высеченной из серого камня. Построенная в конце XVII века против датчан, она дышала историей осад, пороховой копоти, солдатской доли. Диана обошла ее по периметру, касаясь ладонью холодных, шершавых стен. «Защита. Неприступность. Как я сама после разрыва. Как крепость в себе», — мелькнуло. Сейчас здесь был ресторан, конференц-зал — символы мирной жизни, отвоевавшей пространство у войны. Она поднялась на вал. Вид открылся захватывающий: красные крыши Гётеборга, трубы верфей, бескрайняя синева Каттегата. Ветер рвал волосы, завывал в ушах. Она стояла, вцепившись в деревянные перила, пальто трепыхалось, как знамя.«Я здесь. Я на вершине. Не своей боли — новой точки на карте. Скансен Кронан видел войны. Я пережила свою. Теперь мы оба — памятники и площадки для новой жизни», — подумала она с горьковатой гордостью. Фото: ее тень с растрепанными ветром волосами на фоне крепостной стены и бескрайнего неба.
Спуск с холма вел к воде. И к Feskekörka — «Рыбной церкви». Здание действительно напоминало готический храм: остроконечная крыша, высокие окна. Но вместо молитв — крик чаек, стук ножей, запах свежести и моря. Исторический рыбный рынок, кипящий жизнью. Диана вошла внутрь. Воздух был насыщен ароматом льда, водорослей, только что выловленной рыбы — океаном, запертым под крышей. Прилавки ломились от даров моря: серебристые горы сельди, огромные лососи, розовые креветки, странные глубоководные существа. Продавцы, крепкие, обветренные, с руками цвета меди, громко зазывали, перебрасывались шутками. Это был храм иного культа — культа жизни, простой, сытной, шумной. Диана купила небольшую копченую макрель и съела ее, стоя у причала за зданием рынка, под крики чаек. Жирная, солоноватая, невероятно вкусная. «Тетя Марта, вот это — «вкус жизни»? Буквально?» Она улыбнулась, вытирая пальцы салфеткой. Рядом присел пожилой рыбак, чинил сеть. Они перекинулись парой фраз на ломаном английском — о погоде, о рыбе. Его звали Магнус.«Просто Магнус. Как я — просто Диана. Без прошлых привязок», — подумала она. Фото: причал, чайки, обертка от макрели на ветру. Осколок простой, морской радости.
Финал дня — Художественный музей (Göteborgs Konstmuseum). После буйства красок Хага, суровости Скансена Кронан и жизненной силы Feskekörka — это был храм тишины и созерцания. Она шла по залам, погружаясь в миры, созданные другими. Карл Ларссон с его идиллическими сценами шведской жизни — свет, уют, детали. Рядом — драматичные полотна Альберта Эдельфельта, мощные животные Бруно Лильефорса. И вдруг — Рембрандт. Суровый, глубокий взгляд с портрета. Моне. Этюд с кувшинками, где мазки сливались в игру света и тени. Она стояла перед ним долго. «Впечатление, — прошептала она мысленно, вспоминая название течения. «Не детальная прорисовка, а впечатление от света, от мгновения. Как мои фото? Осколки впечатлений? Как я сейчас чувствую этот город — не системой, а вспышками уюта, силы, вкуса, красоты?»
Она вышла из музея в вечерних сумерках. Город зажигал огни. На душе не было усталости от впечатлений, а была наполненность. Как сосуд, в который налили чистой, разной воды: тихой родниковой (Хага), минеральной с глубины (Скансен Кронан), соленой морской (Feskekörka), кристально чистой (Музей). Она шла к вокзалу, пальто защищало от вечерней прохлады. В руке — пакетик с остатками «хагабулле» и открытка из музея с репродукцией Моне. Осколки дня. Осколки ее новой, собираемой по кусочкам саги.
На станции ожидая поезд обратно в Осло она достала блокнот. Не «Книгу Великих Планов», а новый, купленный в Хага, с обложкой цвета морской волны. На первой странице написала:
«Гётеборг. День первый.