Она вздохнула, сдаваясь. «Диана. — Она кивнула. — И… колыбельная, пожалуй, не нужна. Но спасибо».
В этот момент вернулся администратор, запыхавшийся молодой человек. Увидев их двоих и услышав историю про двойную бронь на один номер, он лишь развел руками: «Ох, этот глюк в системе… Извините, ребята. Вариантов ноль. Или… делите комнату, или ищите другое место на двоих в такую погоду». Он посмотрел на них с немым вопросом.
Лукас взглянул на Диану, поднимая брови: «Решайте вы. Я согласен на соседство, если вы не против».
Диана посмотрела в окно, где дождь стучал по стеклу как назойливый барабанщик. Потом на Лукаса, на его гитару, на администратора. Ночь. Чужой город. Дождь. Практичность победила. «Хорошо, — сказала она тихо. — Давайте ключ».
Номер оказался маленьким, но чистым и уютным. Две узкие односпальные кровати, разделенные тумбочкой с лампой. Маленький столик у окна. Свой крошечный санузел. Лукас галантно пропустил Диану вперед, поставил свой рюкзак и гитару у дальней кровати.
«Берите ту, что у окна, — предложил он. — Вид… на кирпичную стену, но все же». Он улыбнулся.
Диана кивнула, молча разложила свои небогатые пожитки на тумбочке: блокнот морской волны, открытка Моне, пакет с булочкой. Ощущение неловкости витало в воздухе густым туманом. Она чувствовала себя загнанной в угол обстоятельствами.
«Я… приму душ, если вы не против, — сказала она, не глядя на него, хватаясь за соломинку уединения в ванной.
«Конечно! — он ответил слишком бодро, стараясь разрядить обстановку. — Я как раз гитару проветрю. Она, кажется, дождиком подмокла». Он достал инструмент из чехла — не новомодный электро, а добротную акустику, с потертостями на деке, говорящими о частом использовании.
Диана закрылась в ванной. Шум воды помог заглушить странность происходящего. Что за день? — думала она, умывая лицо. И уют Хага, и мощь Скансена Кронан, и вкус моря… и вот это. Делить номер с незнакомцем, который видел меня в самом жалком виде — растерянной и орущей «Мой самолет!» в Анталье. Она вытерлась, надела пижаму (скромную, спортивную) и вышла, готовая нырнуть под одеяло и притвориться спящей.
Но Лукас не сидел на своей кровати. Он стоял у окна, прислонившись лбом к прохладному стеклу, и тихо перебирал струны гитары. Не мелодию, а что-то импровизационное, задумчивое, созвучное шуму дождя за окном. Звук был мягким, теплым, заполняющим маленькую комнату без агрессии. Он обернулся, услышав шаги.
«Не помешаю?» — спросил он просто.
Диана села на свою кровать, поджав ноги. «Нет, — сказала она, и это была правда. Звук гитары был приятным, живым, не таким пугающим, как тишина неловкости. — Вы играете… давно?»
«С детства, — он улыбнулся, отходя от окна и присаживаясь на край своей кровати напротив нее. Гитара лежала у него на коленях, как живое существо. — Это мой способ… путешествовать. И понимать. Музыка — она как универсальный язык, да?» Он тронул струны, и несколько чистых, печальных нот повисли в воздухе. «В Анталье… я играл на улице. Пока ждал своего рейса. Заработал на ужин». Он снова посмотрел на нее, и в его взгляде не было жалости, только понимание того стресса. «Вы тогда… очень быстро бежали».
Диана фыркнула, невольно расслабляясь. «Страх — отличный стимулятор». Она взяла в руки открытку с кувшинками Моне. «А сегодня… сегодня я не бегала. Ходила. Смотрела. Собирала впечатления». Она рассказала ему о Хага, о булочке размером с тарелку, о крепости на холме и ветре, о рыбном храме и макрели, о музее и вспышках цвета на полотнах.
Лукас слушал внимательно, кивая, иногда задавая короткий вопрос. Потом он снова взял гитару. «Впечатления… — он задумчиво повторил. — Знаете, это похоже на… на сбор звуков для песни. Каждая — нота. Каждый момент — аккорд». Его пальцы заиграли что-то легкое, воздушное, с отголоском шведского фолька, переплетающееся с каплями дождя за окном. Это не была песня со словами. Это была музыкальная зарисовка. В ней угадывались и уютные переулки, и порывы ветра на крепостном валу, и плеск воды, и даже что-то от ярких мазков краски.
Диана закрыла глаза, прислонившись к стене. Музыка обволакивала ее, смывая остатки напряжения. Это было не вторжение, а… подарок. Еще одно впечатление дня. Неожиданное. Человеческое. Она открыла глаза и увидела, что Лукас смотрит на нее не оценивающе, а с интересом художника, наблюдающего, как его творение находит отклик.
«Спасибо, — сказала она тихо, когда последний звук замер. — Это… красиво. Как мои осколки дня, только в музыке».