Ее ноги, словно обладая собственной памятью или следуя невидимым течениям города, сами привели ее к Рейну. И к Hohenzollernbrücke.
Мост сам по себе был внушительным — мощная стальная конструкция, несущая железнодорожные пути и пешеходные дорожки. Но Диана замерла, как вкопанная, не из-за его инженерного величия. Она смотрела на ограждения. Точнее, на то, что их покрывало. Замки. Десятки тысяч. Сотни тысяч? Они висели гроздьями, слоями, покрывая каждую возможную поверхность решеток и перил сплошным, мерцающим на тусклом свете ковром из металла. Розовые сердечки, массивные амбарные замки с грубыми дужками, изящные фигурные замочки в форме ключей или птиц, простые висячие — все размеры, все цвета (хотя серебристый, золотистый и ржаво-коричневый доминировали), все мыслимые формы. Они сверкали, тускло блестели, покрывались патиной. Они позвякивали на холодном осеннем ветру, доносившемся с Рейна, создавая тихий, непрерывный звон — симфонию застывших обещаний. Это было море любви, клятв верности, воспоминаний о счастливых днях, надежд на будущее, запечатленное в железе.
Диана остановилась, потрясенная до глубины души. Сердце сжалось так сильно, что она едва не выронила стаканчик с недопитым шоколадом. После ее поступка в Калининграде — этого дикого, позорного жеста, когда она швырнула браслет Кирилла, этот символ доверия и зарождающегося чувства, ему в лицо — это зрелище было как нож, вонзенный прямо в незажившую рану. Но боль была не тупой и разрушительной, а… острой, пронзительной, очищающей. Боль осознания.
«Смотри… — мысленно обратилась она к себе, к тому образу Кирилла в своей памяти, к тому браслету, лежащему, наверное, в осколках на лоджии хостела. — Смотри, сколько доверия. Люди вешают эти замки… как клятву. Как символ, что их чувства нерушимы. Что их любовь, как этот металл, выдержит все. Как этот мост, который несет их тяжесть, не сгибаясь.» Она подошла ближе, почти прильнув к холодной решетке, усыпанной замками. Ее пальцы сами потянулись к одному — простому, стальному, уже покрытому рыжей патиной. На нем было выгравировано: "Anna + Klaus 12.07.2013 Forever".
«"Forever"… Навсегда. — Диана провела пальцем по гравировке. — Они верили в это. Или хотели верить. Знали ли они, что мост выдержит? Наверняка. А в любовь? В "навсегда"?.. Это был акт веры. Чистой, бесхитростной. Даже если замки со временем заржавеют… Даже если чувства пройдут или изменятся… Сам этот акт — попытка запечатлеть счастье, зафиксировать "здесь и сейчас" — он прекрасен. Он свят в своей наивности и смелости.»
Ее внутренний голос зазвучал жестче: «А я? Я что сделала? Я получила символ доверия — этот янтарный браслет, сделанный, может, с надеждой… И что? Я восприняла его как угрозу! Как давление! Испугалась, что меня "купили" за безделушку, что я — лишь "одна из тысячи". И вместо того чтобы просто сказать: "Спасибо, это очень мило, но я не готова"… Я швырнула его. Я превратила доверие в оскорбление. Дар — в оружие. Я сломала хрупкое, только начавшееся что-то… как тот янтарь о камень его щеки. Я стала разрушителем.»
Она закрыла глаза, чувствуя, как слезы подступают, горячие и горькие. Шум поезда, пронесшегося по мосту над головой, заглушил на мгновение звон замков. Когда грохот стих, она открыла глаза. Нашла крошечное просвет в металлическом ковре — место, где можно было прикоснуться к самой решетке моста. Она приложила ладонь к холодному, шершавому металлу. Он был прочным, незыблемым. Как доверие должно быть. Как опора.
«Я больше не брошу, — прошептала она, и слова были тихим, но железным обетом самой себе. — Ни доверие, ни подарок, ни зарождающееся чувство. Даже если внутри все сожмется от страха, даже если голос Артёма зашепчет: "Опять лезешь на рожон"… Я не позволю страху превратить меня в разрушителя. Я научусь говорить "стоп" раньше. Спокойно. Без гнева. Без осколков. Как взрослая. Как человек, который уважает и себя, и того, кто рядом.» Она глубоко вдохнула холодный речной воздух. «Я не разрушитель. Я… садовник. Пусть пока не очень умелый.» Это был шаг второй: Отказ от разрушения как защиты. Принятие ответственности за свои реакции.