И тут, в этом золотом великолепии, под взглядами херувимов с пухлыми щечками, ее накрыло. Не мыслью. Чувством. Острым, неотступным, физическим желанием. Исповедоваться.
Это было абсурдно. Диана не была религиозна. Крещеная в детстве "по традиции", она никогда не ходила в церковь, не молилась, не верила в догматы. Ее духовность была эклектичной — скорее благодарность Вселенной, вера в энергию места, в силу искусства и человеческих связей. Исповедь? Это было что-то из другого мира, чуждое, даже пугающее.
Но желание было сильнее страха и рациональных доводов. Оно исходило не из головы, а из самой глубины души, измученной калининградским стыдом, берлинским бегством, кёльнским освобождением. Ей вдруг отчаянно захотелось выговориться. Не в блокнот. Не в пустоту. А кому-то. Кто выслушает без осуждения. Кто скажет, что прощение возможно. Даже если она не верила в отпущение грехов в церковном смысле, она верила в силу слова, вынесенного наружу. В ритуал очищения.
Она заметила скромную дверь в боковой стене, рядом с которой горела красная лампадка. Beichtstuhl. Исповедальня. Ее сердце забилось чаще. Она встала и медленно, как во сне, направилась к ней. Перед дверцей стояла пожилая женщина, явно ожидающая своей очереди. Диана встала позади нее, чувствуя себя нелепо и чужой. Запах воска, ладана и старого дерева смешивался с ее собственным ароматом "Waldlichtung", создавая странный, тревожный коктейль.
«Что я скажу? — паниковала она внутри. «Я не знаю молитв! Я не католичка! Я даже не знаю, во что верю!» Но ноги несли ее вперед. Когда женщина вышла, с облегчением крестясь, Диана, не дав себе передумать, шагнула внутрь и прикрыла за собой дверцу.
Темнота. Теснота. Запах старого дерева стал еще гуще. Сквозь резную решетку в стене едва проникал свет, очерчивая смутный силуэт человека по ту сторону. Диана опустилась на колени на жесткую подушечку. Горло пересохло.
"Segne mich, Vater, denn ich habe gesündigt…" (Благослови меня, Отче, ибо я согрешила…) — стандартное начало, которое она слышала в фильмах. Голос сорвался на шепоте. "Ich… ich weiß nicht, wie das geht. Ich bin nicht… ich glaube nicht so, wie man hier vielleicht glauben soll." (Я… я не знаю, как это делается. Я не… я не верю так, как, возможно, следует здесь верить.)
Из-за решетки донесся спокойный, тихий голос. Мужской. Немолодой. Без осуждения: "Das ist in Ordnung, mein Kind. Gott hört zu, egal wie du glaubst. Warum bist du gekommen? Was lastet auf deinem Herzen?" (Это нормально, дитя мое. Бог слышит, независимо от того, как ты веришь. Почему ты пришла? Что лежит на твоем сердце?)
Этот вопрос, заданный с такой простой добротой, сломал плотину. Слова хлынули наружу. Не упорядоченно, не по-церковному. Сбивчиво, на смеси немецкого и английского, с рыданиями и долгими паузами. Она говорила о прошлом и Калининграде. О Кирилле, Даше, Артеме. О своей панике. О брошенном браслете. О жестоких словах с обеих сторон. О бегстве. О чувстве стыда и вины, которые преследовали ее. О встрече с Сабриной. О лжи этого "особенного" подарка. О том, как она бросила браслет в Рейн.
"Ich habe jemandem wehgetan… und ich habe mich selbst verraten. Mit meiner Wut. Mit meiner Flucht. Ich dachte, ich sei etwas Besonderes… aber ich war nur eine Nummer. Und das tut am meisten weh — die Demütigung, die Dummheit." (Я причинила боль другому… и я предала себя. Своим гневом. Своим побегом. Я думала, что я особенная… но я была лишь номером. И это болит больше всего — унижение, глупость.)
Она говорила о своем путешествии как о бегстве. О том, как только в Кёльне, у Собора и на Мосту Замков, она начала понимать, что бежит не от, а к. К тем самым фонарикам. К своей давней мечте о красоте и свете.
"Ich bin müde vom Weglaufen. Ich möchte ankommen. Bei mir selbst. Und bei… den Lichtern." (Я устала бежать. Я хочу прийти. К себе самой. И к… фонарикам.)
Она умолкла, исчерпанная. В тесной темноте исповедальни стояла тишина, наполненная только ее прерывистым дыханием и биением сердца. Она ждала… чего? Отповеди? Наставления? Формулы отпущения грехов, в которую не верила?
Голос за решеткой зазвучал снова, мягко и задумчиво: "Du hast viel getragen, Kind. Scham. Wut. Enttäuschung. Über andere. Über dich selbst." (Ты много несла, дитя. Стыд. Гнев. Разочарование. В других. В себе.) Пауза. "Aber du hast es nicht verschlossen. Du hast es hinausgetragen. Hierher. Zu diesem alten Holz. Zu Gott. Zum Universum. Zu dir selbst. Das ist Mut." (Но ты не заперла это в себе. Ты вынесла это наружу. Сюда. К этому старому дереву. К Богу. К Вселенной. К себе самой. Это мужество.)
Диана замерла. Никто никогда не называл ее поступок мужеством. Бегство — трусостью, да. Гнев — слабостью. Но вынести стыд наружу…?