Петерскирхе. Золотой гимн барокко. И темнота исповедальни.
Голос за решеткой: "Неси свой свет".
Исповедь неверующей. Не о грехах — о боли, стыде, предательстве себя. О пути, который оказался дорогой К фонарикам.
Прощение пришло не свыше. Из акта вынесения тьмы наружу. Из слова "Мужество".
На полях души — две буквы: Стамбул.
Следующая ступень. Не знаю зачем. Знаю — надо.
Доверяю течению. Несу свой свет. Сквозь тьму. К огням на воде.
Она захлопнула блокнот, расплатилась и вышла на улицу. Солнце клонилось к закату, окрашивая венские крыши в теплые тона. Она шла к пансиону за рюкзаком, и шаги ее были легкими, уверенными. Аромат "Waldlichtung" — влажная земля после грозы, корни, кедр, искра грейпфрута — смешивался с венским воздухом. Она несла свой свет. А впереди, за горизонтом, ждал Стамбул. Огромный, загадочный, многослойный. Новый осколок в ее саге. Новая глава на пути к фонарикам.
Глава 17
Переезд из Вены в Стамбул на ночном автобусе был скорее медитацией, чем дорогой. Диана спала урывками, просыпаясь на пограничных постах, где менялись языки, алфавиты и запахи за окном. Европа осталась позади с ее готическими шпилями, барокко и уроками доверия. Впереди лежал Восток — шумный, пестрый, дышащий тысячелетиями и морем. Город, где Азия целуется с Европой через синие воды Босфора.
И вместо хостела у древних стен или пансиона в старом квартале, Диана, повинуясь новому зову — звуку прибоя и обещанию бездумного покоя — направилась не в исторический центр, а на берег Мраморного моря. В курортный пригород Кумбургаз (Kumburgaz). Небольшой, уютный отель «Лазурный Очаг» («Mavi Ocak»), рекомендованный случайной попутчицей в автобусе: «Там тихо, чисто, сад до пляжа, и хозяин — душка, готовит райское менюмен!».
Она проснулась не от резкого будильника, а от пробуждающего хора — пронзительных криков чаек, носившихся над самой водой, и непрерывного, гипнотизирующего шепота волн. Они не просто набегали, они играючи перекатывали гальку у самого подножия ее балкона, создавая мелодичный перезвон тысяч гладких камешков. Сон мгновенно отступил. Диана потянулась, чувствуя, как каждая клеточка тела отзывается на зов моря. Распахнув широкие стеклянные двери, она вдохнула полной грудью.
Перед ней раскинулось само воплощение летнего покоя — Мраморное море. Не грозная глубина океана, а ласковая, дышащая синева. У самого берега вода искрилась чистейшей бирюзой, такая прозрачная, что были видны тени камешков на дне. Этот нежный оттенок плавно, словно растекшаяся акварель, переходил в насыщенный, глубокий сапфир, сливающийся на горизонте с бездонной синевой неба. Воздух был густой коктейль ощущений: острая соленость моря, йодистая свежесть и пьяняще-сладкий аромат цветущих олеандров, чьи гроздья розовых и белых цветов тяжело свисали в саду отеля. Солнце, уже поднявшееся высоко, щедро изливало золотое тепло. Оно купало белоснежные стены отеля, заливало синие полотна шезлонгов и ласкало ее кожу, которая, казалось, жадно впитывала каждый луч, накапливая летнее сияние.
«Стоп, — мысленно скомандовала она себе, ощущая, как привычная тяжесть мыслей пытается прорваться сквозь утреннюю легкость. — Сегодня — абсолютный мораторий. Никаких тяжеловесных дум. Никаких осколков прошлого, как битое стекло. Никаких уроков, выученных слишком дорогой ценой. Только море. Только солнце. Только я. Здесь и сейчас». Это решение было совсем иным, чем бегство от себя в холодном Берлине. Это был сознательный, выстраданный выбор покоя. Награда. За каждый шаг пройденного пути. За тот решительный взмах руки, что отправил браслет в темные воды Рейна. За облегчение, пришедшее с исповедью в венском кафе. За крошечное семя доверия, наконец-то проявленное к Фавори Прима, пусть оно и было размером с песчинку.
Она надела простой бикини цвета морской волны — намеренно простой, без изысков, но идеально подходящий к синему переплету ее блокнота, лежавшего на столике. Сверху накинула легчайшее, полупрозрачное кимоно из шелковистого хлопка, украшенное изящными, словно нарисованными тушью, восточными узорами. Потом взяла флакон «Waldlichtung» — ее тайный якорь спокойствия. Брызнула на запястья и ключицы. Влажная прохлада земли, смолистая глубина кедра и что-то зеленое, лесное — этот аромат странно и волшебно переплелся с морской свежестью, создавая уникальный, только ее собственный шлейф. Босиком, ощущая прохладу гладкого кафеля под ступнями, она пошла вниз, навстречу завтраку.