Гости отеля — пестрая, интернациональная мозаика из улыбчивых турков, подтянутых немцев, оживленной пары русских, одинокого, но не угрюмого британца — стекались к очагу света и звука. Атмосфера была поразительно теплой, непринужденной, ненавязчиво объединяющей. Диана, сначала ощущавшая легкую неловкость в своем шелковом кимоно с драконами, накинутом поверх купальника, быстро растаяла в этом доброжелательном потоке. Она устроилась на мягкой горе подушек, болтала босыми ногами в теплой, сияющей воде бассейна, потягивая гранатовый шербет через соломинку. Каждый глоток был взрывом! — терпкой сладости граната, ледяной свежести, мятной прохлады, заставлявшей мурашки пробегать по коже.
"First time in Turkey?" — раздался рядом приятный баритон с легким акцентом. Британец, Том, подвинул подушку и опустился рядом, держа в руке бокал с мутнеющей от воды раки. Он оказался учителем истории из Манчестера, сбежавшим на неделю от кипы тетрадей и школьных собраний.
"Yes. And first time… doing nothing so gloriously," — засмеялась Диана, и смех ее звучал свободно, без привычной сдержанности.
"Best medicine, darling! The art of doing bugger all! Mastered it meself, years ago," — он чокнулся с ее стаканом своим бокалом, его глаза весело блестели в свете факелов. (Лучшее лекарство, дорогая! Искусство не делать ни черта! Сам им овладел много лет назад).
Они говорили о пустяках, которые вдруг обрели значимость: о неповторимой медовой текстуре только что сорванного инжира, о гипнотической красоте стамбульских огней, мерцающих на горизонте как рассыпанные звезды, о простом, почти детском счастье сидеть и смотреть, как играет свет в воде. Потом зазвучала новая песня — заводная, с ритмичным зурна-синтезаторным проигрышем и электронным битом, бившим прямо в такт пульсу. Том вскочил как ошпаренный: "Come on! Dance time! No sitting allowed!"
И Диана… пошла. Не на условный «танцпол», а прямо в сияющую синим сердцевину вечера — в бассейн! Сбросив кимоно на ближайший шезлонг, она шагнула в освещенную бездну. Она не знала «правильных» движений. Она просто двигалась. Под чарующий ритм музыки, под вечный шепот невидимых отсюда волн, под ускоряющийся стук собственного сердца. Вода обнимала ее, поддерживала, делала каждое движение плавным, грациозным, невесомым. Она закрыла глаза, подняла лицо к усыпанному бриллиантами звезд небосводу, раскинула руки — и отпустила себя. Полностью. Безоглядно. Без остатка.
Волшебство было заразным. К ней присоединились другие. Немецкая пара, смеясь до слез, начали веселую брызгаловку. Турецкая девушка в ярко-оранжевом пареограциозно двигала бедрами, стоя по пояс в сияющей воде, ее движения были чистой поэзией. Том выделывал нелепые, но искренние па, изображая то робота, то пьяного матроса, вызывая взрывы хохота. Диана смеялась вместе со всеми, чувствуя, как смех рвется из самой глубины ее существа, чистый, звонкий, освобождающий. Она плескалась, кружилась, ныряла, выныривала, отбрасывая мокрые волосы, ощущая себя неотъемлемой частью этого веселья, этой теплой воды, этой волшебной ночи, этого благословенного места. Никаких масок. Никакого стыда за свою неловкость. Никакой тени прошлого, тянущей за ноги в глубину. Только чистая, необузданная, сиюминутная радость бытия, пульсирующая в такт музыке и собственному сердцу.
Она вышла из воды поздно, физически усталая, но наполненная до краев тихим, светлым счастьем. Мокрые волосы липли к шее и плечам, кожа была соленой — от морского бриза? От пота? Или от кристаллизовавшегося смеха? Мустафа, словно прочитав ее мысли, поднес ей еще один высокий стакан рубинового шербета, украшенный веточкой мяты: "Aferin! Çok güzel dans ettin! Ruhun şimdi özgür!" (Молодец! Очень красиво танцевала! Теперь твоя душа свободна!) — похвалил он, многозначительно подмигнув. Она выпила его залпом, чувствуя, как сладкая, ледяная прохлада разливается внутри, смешиваясь с теплом счастья. Ночь Огня и Водыоставила на ней невидимый, но неизгладимый след — отпечаток абсолютной свободы.