Внутри, на бархатной подложке, лежал не предмет, а… сложенный кусок тонкой, почти прозрачной рисовой бумаги. И маленький, плоский диск из темного воска с фитильком посередине. Рядом — тонкая, гибкая бамбуковая полоска, свернутая в кольцо.
"Твой «Кхом Лой»," — сказал Маниш просто. "Не покупай его на базаре. Сделай сама. Вечером, перед фестивалем. В тишине. Думая о том, что уходит. Сложи бумагу. Закрепи каркас. Прикрепи огонь." Он ткнул пальцем в восковой диск. "Это твой груз. Твоя боль. Твоя тьма. Когда подожжешь его, он наполнит шар теплом. Теплом освобождения. И когда шар будет готов… отпусти. Не толкай. Просто открой руки. И смотри. Не ищи свой шар среди тысяч. Знай, что твоя тьма ушла. Твой свет поднялся."
Он закрыл ящичек и аккуратно положил его ей на колени, поверх рук, все еще лежавших на сумке. "Это дорога. Последний шаг. Ты готова."
Диана смотрела на ящичек, потом на свои руки, окрашенные в желтый цвет. На сердце было странно спокойно. Страх ушел, растворился в ритуале, в словах Маниша, в его уверенности. Он дал не адрес. Он дал инструкцию к освобождению.
"Как… как я узнаю время? Где именно?" — спросила она тихо.
Маниш махнул рукой, как отмахиваясь от неважной детали. "Узнаешь. Город покажет. Луна покажет. Твое сердце покажет." Он повернулся и снова подошел к кувшину с водой, налил еще в медную чашу. "Иди. Суреш ждет. Место… горячее не для тебя больше." Он не стал пояснять, что имел в виду. Опасность? Энергетику? И то, и другое?
Диана встала, крепко держа драгоценный ящичек. Она хотела сказать спасибо, но слова казались слишком мелкими. Она просто склонила голову в глубоком, почтительном поклоне. Маниш не ответил на поклон. Он стоял спиной, наливая воду. Его фигура в полумраке казалась высеченной из камня.
Она нашла путь назад, к синей двери. Отодвинула тяжелую задвижку (как она не заметила ее раньше?). Дверь открылась с тихим скрипом. Слепящий свет и волна шума, запахов и жары Дели ворвались внутрь. Она шагнула на порог, обернулась. Маниш стоял у стола, его лицо было обращено к ней. В последний раз их глаза встретились. Он кивнул — один раз, коротко. И повернулся к своим полкам.
Диана вышла, захлопнув синюю дверь за собой. Гул Чандни-Чоук обрушился на нее с новой силой, но теперь он казался… просто шумом. Фоном. В руках она крепко сжимала деревянный ящичек. Внутри горело спокойствие и четкое понимание задачи. Отпустить.
Желтый «Амбассадор» Суреша был там, где и обещал. Он выскочил из машины, его лицо выражало явное облегчение, смешанное с вопросом. "Мадам! Саб тик хай? Все хорошо?"
"Ха, Суреш. Саб тик хай," — кивнула Диана, пытаясь улыбнуться. "Гхар джана хай." (Поехали домой). Она села на заднее сиденье, прижимая ящичек к груди.
Дорога обратно в Хаус Кхас прошла в молчании. Суреш не расспрашивал. Он видел желтые пятна на ее руке, видел деревянный ящичек, видел выражение ее лица — сосредоточенное, спокойное, не такое, как у человека, только что вырвавшегося из опасности. Он лишь включил тихую индийскую музыку и ловко повел машину сквозь поток.
Вечером в отеле Диана сидела на кровати при включенном кондиционере. Перед ней лежал открытый ящичек. Она рассматривала тонкую рисовую бумагу — почти папиросную, с едва заметной текстурой. Бамбуковое кольцо — гибкое, легкое. Восковой диск — темный, плотный, с коротким фитильком. Инструкции Маниша звучали в голове. Сделай сама. В тишине. Думая о том, что уходит.
Она отложила ящичек. До Чиангмая нужно было добраться. Она достала ноутбук, нашла рейс. Завтрашний. Самое раннее утро. Мысль о скором отъезде из Дели наполнила ее неожиданным облегчением. Город сделал свое дело — он был тиглем, очистившим ее от иллюзий, но оставаться здесь дольше не было сил. Она купила билет. Упаковала вещи. Ящичек с фонариком занял самое безопасное место — в центр рюкзака, завернутый в одежду.
Перелет из Дели в Чиангмай не был мгновенным переносом. Это было постепенное, почти физическое очищение. Она сидела у иллюминатора. За окном плотная, серая, ядовитая дымка мегаполиса медленно редела. Потом исчезла, сменившись сначала бескрайними коричневыми просторами, изрезанными сухими руслами рек. Потом — зелеными квадратами полей, прорезанными серебристыми нитями рек. И, наконец — изумрудной мозаикой рисовых чек, сверкающих на солнце как тысячи зеркал, и сизыми шапками горных вершин, укутанных утренним туманом. Зелень была настолько сочной, яркой, что резала глаза после пыльных тонов Дели.