"Садись, грейся," — тетя Ирина налила чай. Пар клубился над чашками. Она пристально, по-врачебному оценивающе, разглядывала племянницу сквозь эту дымку. Ее взгляд, острый и опытный, скользнул по загорелому лицу Дианы, задержался на глазах — спокойных, глубоких, без привычной затаенной тревожной тени, которая была их постоянной спутницей все последние годы. Ирина Петровна слегка наклонила голову, будто изучая редкий экспонат.
"Дианушка, какая ты… другая," — проговорила она наконец, медленно, взвешивая слова. Голос ее был низким, немного хрипловатым. "Не просто загорелая. Хотя и это заметно. Но изнутри… светишься? Как будто… фонарик внутри зажегся?" Она сделала паузу, ища подтверждение в глазах Дианы.
Диана почувствовала, как по щекам сами собой растеклись теплые волны. Она улыбнулась. И не стала сразу прятать эту улыбку за рукой или отводить взгляд, как делала раньше. Это было новое, освобождающее чувство — позволить своей радости быть видимой.
"Да, тетя," — тихо сказала она, беря чашку. Теплота фарфора согрела ладони. "Внутри… стало светлее. Гораздо."
Она не стала вываливать сразу всю историю. Не было нужды в подробностях страхов, ночных кошмаров, отчаяния первых недель. Вместо этого она говорила отрывочно, образами, как листает альбом с фотографиями:
О бирюзе турецкого моря в Олюденизе, таком насыщенном, что глазам было больно, и о том, как соленая вода вытягивала из нее боль, грамм за граммом.
О пыльном огне вечернего Дели, о лабиринтах улиц, где вонь помойки соседствовала с дурманящим ароматом жасмина и сандала, и о мудрых глазах старого сикха у Золотого Храма в Амритсаре, который просто молча подал ей чашку сладкого чая, и этого было достаточно.
О ночи в Чиангмае, Йи Пенг, когда небо взорвалось золотом тысяч летящих фонариков, уносящих горести и несущих надежду, и как ее собственный фонарик — тот самый, завещанный Мартой, — уплыл в эту золотую реку, унося последние осколки ее скорби. "Он улетел, тетя," — шепнула Диана, и голос ее дрогнул лишь слегка. "Прямо к звездам."
О пути, который оказался не бегством от боли и прошлого, а движением к чему-то новому, к себе настоящей. О том, как она научилась носить свой собственный свет, маленький и дрожащий, как свеча на ветру, но свой, и беречь его.
"Фонарики…" — кивнула тетя Ирина, глаза ее внезапно смягчились, стали влажными, потеряв свою привычную врачебную остроту. Она отставила чашку, встала с неожиданной легкостью. "Подожди секунду." Она подошла к старому, темному деревянному секретеру — семейной реликвии, привезенной еще из России. Открыла потайной ящик, бережно достала пожелтевшую фотографию в простой деревянной рамке. Протерла стекло рукавом кардигана и протянула Диане.
"Посмотри."
На фото — две молодые женщины, смеющиеся, обнявшись. Яркое солнце, позади — нагромождение золоченых крыш и статуй какого-то восточного храма. У одной в руках — огромный оранжевый бумажный фонарик, она замерла в момент его запуска. У второй — поменьше, желтый, она прижимает его к груди, заливаясь смехом. Диана узнала молодую тетю Ирину и… свою маму. Маму, которую почти не помнила — она умерла, когда Диане было пять. На фото мама была удивительно похожа на нее саму сейчас — те же ямочки на щеках, тот же озорной блеск в глазах.
"Чиангмай, девяностые," — тихо проговорила тетя Ирина, садясь рядом. Ее палец коснулся стекла над лицом сестры. "Мы тогда… тоже бежали. От развала дома, от неразберихи, от этого ощущения, что земля уходит из-под ног. Искали… не знаю, воздуха? Чуда? Просто передышки." Она вздохнула. "Твоя мама… она потом часто говорила о тех огнях. О той ночи, когда мы запускали фонарики. Говорила, будто они что-то тяжелое забрали с собой в небо. Какую-то гирю с души…" Тетя умолкла, гладя пальцем по фотографии. Глаза ее были полны далекого, горько-сладкого воспоминания. Потом она подняла взгляд на Диану, и в нем светилось глубокое понимание. "Я рада, Диана. Очень рада, что ты нашла свои огни. И свой свет. Мама бы… Мама бы так гордилась тобой. И Марта… Марта бы просто сияла."
Имя Марты, произнесенное вслух здесь, в этой тихой норвежской гостини, под треск камина, прозвучало как колокол. Диана почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Не боль, а волна теплой благодарности и… завершенности. Тетя Марта. Ее крестная, вторая мать, чья неожиданная смерть оставила Диану в пустоте и отчаянии, заставив бежать. Чей последний подарок — тот самый бумажный фонарик — стал и символом горя, и путеводной звездой. Теперь, в словах тети Ирины, связь поколений женщин их семьи, искавших спасения в свете, обрела осязаемую форму. Мама, тетя Ирина, тетя Марта… и вот она, Диана. Все они, каждая по-своему, запускали свои фонарики в ночь.