Василий знал все это, но вдруг со страхом понял, что зримо, в красках видит гораздо больше и дальше происходящего в читальном зале:
на плацу, в учебных классах и на стрельбище старшины и сержанты вдалбливают солдатской братии военные и технические науки, особенно четко видится старшина второй учебной роты Петренко — горячится, рассказывая и показывая, и удивленно-обиженно моргает безресничными глазами, когда кто-либо не понимает простейших, по его мнению, вещей;
караульный взвод аккуратно несет свою бдительную службу, свободные от смены и начальник караула Сисен Абдрахманов спят в караульном помещении, разводящий Петро Ткачук уже на третьей странице пишет письмо жене, все постовые обходят свои объекты согласно инструкции, и только хитромудрый рядовой москвич Ваня Николаев спрятался в тень и сидит, покуривает, весь в глубоких раздумьях о предстоящем матче «Торпедо» с киевским «Динамо», в котором Эдуард Стрельцов забьет решающий мяч;
связисты, заперевшись в коммутаторской, пишут письма и режут, обтачивают, клеят браслеты — для своих невест и невест друзей — из разноцветных кусочков мыльниц, предварительно проглаженных утюгом;
на кухне повар Хабибулин откладывает лучшие куски мяса в котелок, собираясь отнести их своему сменщику Богатыреву на гауптвахту, где тот снова оказался через неделю, на этот раз за чересчур бурное объяснение с начальником санчасти гвардии капитаном Крупининым во время снятия последним пробы завтрака;
по небу неторопко плывут желто-белые, с синькой посредине, округлые облака, движимые бог весть какими силами при абсолютном безветрии…
Видения, убыстряясь, вырвались было за пределы военного городка, проплыла видимая детально улица не виденного до сих пор города с мгновенным калейдоскопом лиц, витрин и зайчиковым сверком машин, дальше замелькали поля, рощи, придорожная канава с упавшей поперек засохшей елью, похожей на большого ежа, громыхнули в ушах стойки железнодорожного моста и… все оборвалось, как и началось, внезапно.
Василий сидел, потрясенный и испуганный, а еще больше — усталый, вялый, как обсосанный лимон, и уже вообще ничего не видел и не слышал.
Бывало с ним и раньше такое. Обычно при долгой тишине в одиночку. Вдруг вроде бы кто-то уставился в упор, смотрит и смотрит, а никак не уловишь кто. Но — ах ты, черт, — да это ж выкатил на тебя свои белки Логачев, бригадир бетонщиков Братскгэсстроя, лохматый детина. От его тусклого взгляда всегда становилось неуютно… Или встанет в глазах лебяжьей плавности и долготы шея, начнешь лихорадочно вспоминать — чья, к чему? — и не вспомнишь тут же, нет, а где-то через час, занятый уже земным каким-либо делом, усекаешь внезапно: так это ж была Нефертити из учебника «История древнего мира»! И так каждый раз, одно дичее другого… «Воображенье — это опасно»… Кажется, у Флобера. Или у Моэма? И почему — «опасно»? Наверно, имелось в виду больное воображенье, а у Василия Макарова оно здоровое, потом самого разбирает смех от этих глупостей. Тем паче что раньше призраки являлись какие-то размытые, словно бы за пленкой нереальности, это сегодня они предстали столь необычно детально — и притронься — осязаемо… Да, припадок (а названьице-то придумал — люкс!) сегодня, черт возьми, состоялся не совсем нормальный. Аж виски жжет — кровь, что ли, так торопливо проталкивается в голову.
Иногда думалось Василию: а вдруг это и не воображенье вовсе, а нечто такое… ну не совсем обычно — людская способность… присутствовать сразу во многих измерениях? Пришла мысль после того, как в «Науке и жизни» прочел толкование гипотезы Гильберта о существовании бесконечного множества пространств. В одной точке «пространства Гильберта», оказывается, возможно бесконечное множество предметов и явлений, абсолютно не признающих временную последовательность в нашем понимании. Приводились даже примеры, наукой не доказанные, но и — не отвергнутые… Протрезвев, Василий обсмеивал себя: глядите-кось — явился феномен! Из глухоманной деревни Синявино… Тьфу ты, глупость какая! И феноменство глупость, и все, что он узрел тут, сидючи в комнатке. На-воображал бог знает что, больной от бессонницы.
Тут Василий с самоиздевкой перегнул. Все, что увидел он и услышал в эти обостренные минуты, верно, жило-было в житейском море. Другое дело, что было оно лишь частичкой моря, полного подводных течений, завихрений, столкновений. Но разве мыслимо одному разом охватить все лики жизни?