И сам себе дивился порой Степан Макарович: уж как бы не взволноваться, вспоминая те далекие-далекие имена, с которыми накрепко связана память? И только ли память — сердце связано было. Ведь сколько лет после того, как женился, да и потом, на фронте, в голове была только та же Варька Железина, сколько мучился по ночам, представляя рядом с собой не кособокую свою Маньку, а ее — Варьку… Теперь же — нет ничего, ни толчочка в груди. Да, видимо, действительно всесильно время, все выветривает оно, все убивает. Потому и холодно оно, прошлое. Чего только стоит последний год войны, когда он, еще и не долечившись от контузии, попал в похоронную команду — о-о, бог мой, чего только не пришлось тогда перевидеть! И сейчас замерзаешь враз…
А что — настоящее теплее, что ли?
Степан Макарович качнулся от окна, встряхнулся, швырнул потухший окурок в корзину — попал. Наверное, он тоже, к радости тети Ани, ушел бы домой, но из открытых дверей кабинета донесся призывный звон телефона. Председатель прошел к себе и поднял трубку.
— Да, я, — буркнул в нее недовольно, но тут же выровнял голос — Добрый вечер, Владимир Владимирович, взаимно… Да, здесь еще торчим… Что? Приятная новость? Лично для меня? Слушаю вас. Так, так… Ну, может, и не самые лучшие, но… К ордену? Требуется уточнить кое-что в биографии? Минуточку, Владимир Владимирович… Простите… я — сейчас.
Тетя Аня не видела, как медленно положил председатель на стол телефонную трубку, как тяжело опустился на стул и вытер вспотевшее лицо. Она услышала только его резкий уже, с хрипотцой, голос:
— Нет, Владимир Владимирович, нет. Не нужно мне никаких орденов. Не по Сеньке шапка… Да и вообще — я уже почти не председатель… Да, заявление написано. С сегодняшнего дня. Твердо решено, да… И с уходом не надо. В чем дело? Ни много, ни мало в том, что правление в полном составе выразило мне недоверие. А вы такого человека — к ордену! Глас народа — глас божий… Надо знать свои кадры, Владимир Владимирович!
С треском упала на рычажки трубка. Потом в председателевском кабинете долго шуршала бумага, и тетя Аня услышала странные слова:
— Бедный, бедный Робинзон Крузо. И куда ты попал, елкина мать?! Нет, сюда я больше не ходок…
И долго еще после ухода председателя старая колхозница качала головой, никак не принимая в толк: как это человек может отказаться от ордена? Разве такое бывает?
Подъезжая к дому, Степан Макарович заметил: на крыльце хапужистого соседа сошлась почти вся «топорная артелька». Расселись на перильцах, как цыплята вкруг клуши… Рядом с Фроланом перво-наперво, конечно, расстелилась супруга (и что за привычка сопливая — всюду допускать жену?). Речует, конечно, мордвин Нуйкин, первый дружок и подзузыка вожака (так и не удалось по-настоящему заткнуть орало этому горлопану), — ишь как поваживает рукой и дрыгает хромой голенью… А горбатый Мишенька Костин и братья Горшковы вперлись в него глазами, как совы, и морды вытянули, слушают. Уж досыта перемелят тут сегодня председательские косточки! Еще бы: такой кусок заманчивый отняли прямо от зубов. Ишь как онемели дружно, завидев «газик»… То ли будет еще, то ли будет, когда узнаете, до чего довели председателя. Авось и вы услышите не одну пару ласковых, мир не без понятливых людей…
«Спохватитесь — да поздно будет!» — вовсе уж безадресно пометил Степан Макарович, осаживая машину под своими окнами. Хлопнул дверцу на весь проулок, вторым залпом — дверью крыльца.
Жена встретила у порога, прошелестела испуганно: «К тебе… этот пришел, давно ждет…»