— Да-да, помню, — быстро оживился и столь же скоро потускнел майор. — Не все я тогда понял, какие данные нужны и для чего.
— А-а, пустячная текучка! — по возможности беспечнее ответил Донов — Для внутренних наших забот… И вот решил отдохнуть на старости в тихом уголке. Шофер мой, сержант Макаров, пригласил меня с собой сюда, в ваше Засурье. Да загвоздка получилась: пропал, слышь, куда-то автобус. И он, говорят, не довезет до самого Синявина. Не смогли бы вы подбросить нас на своей машине?
— С великим удовольствием, товарищ полковник! — ответил майор, решившись наконец сесть на свое место за грандиозным, похожим на бильярдный, столом. Он явно не знал, как вести себя в присутствии полковника-отпускника. — Но придется подождать — помощник мой укатил на ней в райгазету. Скоро должен подъехать. И… не совсем я понял, товарищ полковник… Что — сержант ваш, Макаров-то, едет домой не по нашему вызову? Разве не дошла телеграмма?
— Что-что? Какой вызов? Что за телеграмма?
— Дело в том, товарищ полковник… Мать у него умерла.
— Во-он что-о… Значит, разминулись мы с телеграммой… Мы ведь не сразу сюда выехали из части. Проехали в Хатынь, побывали у меня на родине, потом в Москве задержались на сутки… — Донов весь огруз, словно бы растекся в кресле. И договорил с усилием: — Тогда… прикажите, чтоб пригласили сюда сержанта. Пусть заодно отметят ему прибытие. Он на автовокзале.
— Это мы мигом! — Майор связался с дежурным. — Никитин, пошли кого-нибудь на автовокзал, пусть позовут сержанта Макарова. Оформи ему прибытие, и пусть зайдет сюда, ко мне. Понял? Действуй. — Взглянул на сгорбленного полковника и добавил неуверенно: — А вы правильно решили, товарищ полковник. Места для отдыха лучше, чем у нас, вряд ли где найдешь…
И, стараясь отвлечь гостя, взялся рассказывать о прелестях здешней не ахти добычливой охоты, называл места, где какая дичь водится, и даже поделился местными секретами на нее. Майор, выяснилось, был заядлым охотником и все выходные проводил в засурских лесах.
— Какой уж теперь отдых… — покачал головой Донов. От страшной новости, сказанной военкомом, сначала совсем было поблекла его заветная забота, но вот она припомнилась вновь, только стала, понимал, намного сложнее. — Вы уж, комиссар, будьте добры — возьмите на себя Василия. Ну, помягче как-нибудь… Сам я, чувствую, не одолею. Да вам и сподручней… Кстати, а как его отец?
— Макаров-то? О-о, это человек куда своеобразный! — старательно засмеялся Курасов. — Недавно Владимир Владимирович, секретарь райкома нашего, рассказал мне, как председатель «Зари» открещивался от ордена…
— Чего ж он так? — деланно удивился Донов, напрягаясь все сильнее и догадываясь опять же о своем. — Может быть, известности боится? Вернее — не любит, бывают такие люди. Фотографии в газетах появятся, по радио начнут говорить, по телевизору показывать…
— Да не-ет, — протянул майор. Откуда ему было догадываться, к чему клонит гость? — Разве этого боятся? Просто случай у них там вышел: не поддержали его члены правления в одном вопросе, и он вообразил, будто все перестали ему доверять… Так ведь и ушел из председателей, гордец. Да, собственно, и в срок получилось. Теперь, после такого-то, все одно пришлось бы ему уйти. Я, правда, не очень верю, но многие говорят, что и на его совести смерть жены. Любят у нас языками почесать, нечего скрывать.
Затем он подробно пересказал «музейную историю» в Синявине. Донов слушал внимательно, сопоставлял с рассказом Василия и думал уже только о нем: что будет, как будет с ним? Разве способен нормальный человек перенести такое раз за разом?
— Приехал, значит, в Синявино Владимир Владимирович, созвал общее собрание, — увлекся военком рассказом. — Что там было!.. Но разве Макарова переупрямишь? Жесткий мужик, что и говорить.
Донов, слушая, посматривал на Курасова профессионально: ишь какой энергичный да общительный попался комиссар, ему бы на действительной крутиться, а не сидеть в этом тихом креслице. Тут же и сам уловил, что судит о человеке по-юношески скоро, но скажи ему, что ошибается он на сто процентов, — не поверил бы. А военком не слыл человеком общительным, разве аккуратным старался быть до предела, и это спасало его от славы уныльника и бирюка, каким сделал его рано списавший с действительной ревматизм сердца.
Но ошибиться, не говоря уже насчет здоровья военкома, Донов мог вполне. Курасов который день и сам не узнавал себя. И, ловясь на необычной расторопности своей и почти болтливости, удивлялся: на самом деле, что ли, бывает у человека вторая молодость? Впрочем, первой-то у него и не было, если на молодость смотреть как на время любви. С Машей он и сошелся, и расстался довольно спокойно, даже в первые свиданья не было особых трепетаний. Во всяком случае и в помине нет тех подъемных крылышек, которые совсем теперь, кажется, заменили ноги.