Неделю назад Курасов кинулся в давно вынашиваемую поездку как в омут: будь что будет, в конце-то концов нет ничего хуже неопределенности! Приехал в Чебоксары уже под вечер, в те предсумерки, когда солнце, закатившееся, шлет свет лишь через опаленное из-за горизонта небо, но и зажигать уличные фонари вроде бы еще рановато. В комнатке, которую назвала ему старушка вахтерша, сидела с книгой толстенькая смуглявая девушка — видать, татарка — и, узнав, что он земляк и давний знакомый Люси, обрадованно засуетилась, завсплескалась: «Ой, как хорошо-то! А то она совсем у нас тут захандрила. Я сейчас, она… в читалке должна быть. Вы посидите!» И убежала. Определив по надписи на общей тетради «Л. Миш.» Люсину тумбочку, Вадим стал смотреть лежавшие на ней книги. На обороте обложки одной из них — называлась вроде «Ратоборцы» — прочитал и улыбнулся надписи: «Люсе на память. Была бы Дубравка, а Невский придет!» Невский, конечно, тянул бы нынче на маршала, а тут пока пришел всего лишь майор… Из книги вдруг вылисталась фотокарточка Люси: в белой блузке с кружевным воротничком, на белом волнуются волосы и прозрачно темнеет накинутая на плечи косынка. Вадим долго рассматривал знакомое до штришка лицо, потом вытащил из внутреннего нагрудного кармана записную книжку и спрятал в нее фото… Люся вошла одна, остановилась у двери и с тихим «здравствуйте» уставилась вопросительно. Он в ответ: «Добрый вечер… Люся» — и заоправдывался с ходу: вот, приехал по делам, вечер оказался свободным, идти некуда и надумал заглянуть, навестить… Говорил и понимал, что Люся прекрасно знает, что, будучи в Чебоксарах, он всегда останавливается у Гриши, скучать там ему не приходится и что его появление в общежитии означает совсем другое, но такой резкой прямоты от нее он все же не ожидал. «Не надо. Зачем вы?» — сказала она, поморщившись, и он окончательно смешался. Но Люся сама же и выручила: «Идемте на улицу, чего здесь сидеть». Прошли мимо строящегося нового корпуса — «будет новый факультет, музыкальный…» — в березовый сквер, сели на первую свободную скамейку. «Люба вас обманула. Ни в какой я не была читалке, вот тут и сидела, — сказала она. — Всегда чего-нибудь да врут все…» Вадим к тому времени оправился, спросил легко: «Чего ж это вы в комнате киснете по вечерам? Так и не ходите никуда? В кино, в театры, на танцы…» — «На танцы? — Люся словно бы очень удивилась. — Да я и танцевать-то, наверно, разучилась. В девчонках бегала в клуб, а тут… Не умею я по-здешнему. И не хочу. Представляю себя в «шейке», фу!» Слово за слово — и оказалось, будто думают они одной головой, видят одними глазами. Когда же Люся сказала, что с дипломом обязательно уедет в деревню, и куда-нибудь поглубже, он почувствовал, как у него зачесалось под лопатками. Когда же на прощанье он неуверенно бормотнул о своем желании приехать, если она не возражает, на днях еще и она, показалось, кивнула, крылья сразу проросли и расправились. Эх, вот будет неожиданность для многих! В том числе и для Гриши, с которым после той размолвки и не созвонились ни разу…
Курасов, отговорившись, только было занял гостя журналами, как в дверь постучали и в ней встал ослепительно подтянутый отпускник гвардии сержант Макаров, попросил у полковника разрешения обратиться к майору. Донов лишь махнул рукой и вдруг, схватившись за грудь, откинулся на спинку кресла.
Василий доложил военкому о своем прибытии по его приказанию, а сам все косил глаза на полулежащего батю: Донов дышал тяжело, на лбу блестели крупные бисеринки пота, и — самое главное — лицо его было искажено широкой уродливой улыбкой.
Военком Курасов вздрогнул при виде этой улыбки, почуял что-то неладное и торопливо выбрался из-за стола.
— Что с вами, товарищ полковник? Вам плохо? Я сейчас… — затоптался он около кресла, долго соображая, что предпринять.
— Ничего… Пустяки… — Донов с усилием выпрямился, достал из кармана платок и закрыл им лицо. Когда он отнял руку, лицо его было прежним, спокойным и гладким. — Бывает со мной иногда… Редко, но бывает. Перенапрягся я тут в последнее время…
Конечно же, он сразу почувствовал неловкость, возникшую из-за его минутной слабости, и неуклюже попытался разрядить обстановку:
— Где вы набрали всю эту дремучую рухлядь? — сказал, оглядывая кресло, на котором сидел, стол, громоздкий дубовый шкаф, стоявший напротив у стены.