Я знаю, что могла справиться с нервами по учебе. Как и всегда. Нервы из-за семьи — они присутствовали постоянно.
Изнеможение? Что ж, для студентов это обычное состояние.
Но вся эта ситуация с Тэтчем? Вот что доводило меня до ручки. Что не давало спать по ночам. И что привело к тому, что когда я сдавала последний проект, профессор дал мне номер горячей линии университета.
Тэтч.
Почему? Почему мне так не везет с парнями?
Он предполагался для одной крайне горячей ночи. У нас было соглашение, но потом все изменилось. Нужно быть больной на голову, чтобы не захотеть этого мужчину больше, чем на одну ночь. И когда одна ночь перешла к другой, а потом к третьей, и с моей стороны все стало серьезно, когда я призналась в своих истинных чувствах, он должен был сбежать! Именно так поступали гребаные бабники! Они произносили слабые извинения, типа как все было «мило», а потом бежали в другую сторону со своим отростком между ног. А что сделал он вместо этого? Сказал: «Давай попробуем».
Давай. Попробуем.
То есть будем больше, чем просто партнеры в постели по субботам, когда я не утопала по уши в исследованиях, а он не копался с чьими-то отстойными сиськами на хирургическом столе.
Попробуем.
Этим мы и занимались. И все получалось.
Все шло замечательно. Пока не закончилось.
Пока леопард внимательно не посмотрел в зеркало и не подумал про себя: «Эй, слушай, а я реально скучаю по этим пятнам! Черт побери! Меня нельзя приручить». Вставьте здесь песню Майли Сайрус.
Конец истории.
Счастливой развязки не будет.
Потому что леопард позволил девушке, не мне, чуть ли не облизывать себя у меня на глазах, хотя несколько часов ранее признался, что испытывает опасения по поводу нашего соглашения.
Что? Как будто мы подписали контракт или нечто подобное? Это должно было стать первым тревожным звоночком.
Но я его проигнорировала, и в итоге наткнулась на Тэтча, целующего сестру моей лучшей подруги.
А потом, после всех рыданий, я пришла на следующий день к его квартире и сказала, что хочу попробовать все исправить.
Он ответил «нет». И порвал со мной. Со мной.
Словно это я что-то сделала неправильно! Когда я была готова простить и забыть, готова двигаться дальше, черт возьми! Потому что он мне нравился. Назойливый голос в грудной клетке, — другими словами, мое сердце, — говорил о других чувствах, гораздо более сильных, которые напоминали мне, каким нежным он был, каким любящим и заботливым. И как он злился, когда я рассказала ему об отсутствии родительской ласки, как понимающе отнесся к признанию, что учеба сильно раздражает меня.
Ладно. Я любила его.
Любила.
В прошлом.
Я до сих пор не могу даже взглянуть на свои темно-синие кеды и любимые джинсы, не расплакавшись. Я была в них в ту ночь, когда он порвал со мной и молча захлопнул дверь перед носом.
Звук захлопнувшейся двери был похож на выстрел из ружья. Боль, вероятно, была такой же.
Я стучала. Снова и снова.
В итоге кто-то из соседей пригрозил вызвать полицию. Я даже не осознавала, что ревела, пока не села в машину и не посмотрела в зеркало.
Он меня бросил.
И даже не выглядел виноватым.
Громко вздохнув, Эвери отбросила обертки от «Сникерс» и села на кровать, кладя руки мне на колени.
— Тебе станет лучше, я обещаю.
— Нет, — всхлипнула я.
— Тебе станет лучше, если я скажу, что взяла баллончик с краской и на нескольких его плакатах в центре города пририсовала сиськи?
Я начала смеяться.
— Да.
— Не могу этого сделать. Более чем уверена, что они отправят тебя в тюрьму за подобное дерьмо, но я сделала кое-что получше.
Я оживилась.
— О, вижу огонек мести в твоих глазах, и мне это нравится. Я могу совладать с местью. С кем я не могу справиться, так это с Грустной Остин. Ненавижу Грустную Остин, она не интересная, и — я говорю это, потому что люблю тебя — Грустная Остин когда-нибудь доведет Прекрасную Остин до диабета. — Эвери вытащила пакетик «Скитлс» из кровати и бросила его на пол.
— Это не мое, — защищаясь, произнесла я, пока рот истекал слюной от жажды сладких липких конфет.
— Забыла, что у тебя до сих пор есть воображаемый друг, который пробирается к тебе в комнату и подбрасывает нездоровую пищу.
— Эй, эта отмазка работала, когда мне было восемь! Мои родители безоговорочно мне верили.
Вероятно, потому что, по большей части, игнорировали меня. Меня видели, но не слышали, а когда приходило время исполнять роль для моего отца и его избирательных кампаний, я учила маленькие милые речи и обязательно носила платья лишь на дюйм выше колена. Родители любили меня, просто у них был странный способ показывать это.