— Ну, выкладывайте весь ваш вздор, Алексей Петрович, — грубо приказал Вержицкий. — Что у вас там заготовлено: дезертирство, пасование перед трудностями, зазнайство, гонор?
Воскресенский покачал головой. Он медленно и грустно произнес:
— Ничего не скажу, Степан Павлович. И отговаривать не буду. Только вы пожалеете об этом, друг мой, все равно пожалеете.
Вержицкий ответил, волнуясь:
— У меня нет другого выхода, поймите. — Он воскликнул с болью: — Знаю, что прав, потом все это увидят сами, а сейчас ничего не могу доказать.
В тот же день Колотов вызвал Вержицкого к себе. У подъезда стояла машина главного инженера, шофер Яков дремал, положив голову на баранку. Вержицкий поднял воротник и тихо прошел мимо. Но Яков за долгие годы службы у Колотова приучился спать лишь одним глазом. Он нагнал Вержицкого через несколько домов и упрекнул, распахивая дверцу:
— Выговора старому приятелю пожелали? Садитесь, Степан Павлович.
Колотов принял Вержицкого сразу — на столе у него лежало заявление.
— Чепухи этой не подпишу, — чуть не крикнул он Вержицкому. — Что это вам взбрело в голову — полжизни сознательной комбинату отдали, а сейчас в кусты? Берите назад заявление, рано вам еще на южные пляжи, рано!
У Вержицкого потемнело в глазах от бешенства. Еще никто не вызывал у него такой ненависти, как этот властный, грубый человек.
— Не возьму назад заявления! — сказал он сдавленным от злобы голосом. — И сами вы никуда не денетесь — подписывайте! Заключение врачей отменять вам не дано права.
Колотов сурово и настороженно вглядывался в Вержицкого, потом ворчливо отозвался:
— А я не очень уважаю заключение наших врачей. Ваши девочки, — он пренебрежительно ткнул в подписи на справке, — все что угодно напишут человеку, который десяток лет провел в Заполярье. Будете спорить, назначу новую экспертизу, профессоров приглашу. Но лучше до крайности не доводите. Идите и спокойно работайте. Или прямо выкладывайте, что за этим заявлением скрывается.
— Не буду я у вас работать! — крикнул Вержицкий, теряя самообладание. — Не нужна вам моя работа!
Колотов встал из-за стола. Теперь он стоял рядом с Вержицким, — Вержицкий отодвинулся, ему казалось, что Колотов бросится сейчас на него с кулаками.
— Еще раз спрашиваю, что за всем этим кроется? — грозно сказал Колотов. — С Селезневым не согласны, что ли? В чем не согласны?
На минуту острое желание бросить Колотову в лицо обвинение в верхоглядстве овладело Вержицким. Он тут же взял себя в руки. Он вспомнил, что ничего не может доказать, не в силах опровергнуть ни одной из закономерностей, открытых Селезневым. Всякое его слово о расхождениях с Селезневым будет расценено как сведение мелких счетов. И не Колотову жаловаться на Селезнева — разве он не разносил Вержицкого на техсовете, разве не его ставленник Селезнев?
Вержицкий угрюмо проговорил:
— Речь не о расхождениях, а о том, что нельзя мне больше тут. Здоровье не позволяет, да и не нужен я — сами нашли мне квалифицированную замену.
Однако Колотов не был удовлетворен, он раздумывал. Вержицкий видел, что Колотов ему не верит, и горько усмехнулся. Дураком нужно быть, чтобы поверить в такие кисло-сладкие объяснения — дураком или человеком, вовсе не знающим Вержицкого. Колотов не дурак, нет, и Вержицкого он хорошо знает — скоро десять лет, как они ругаются. Как бы там ни было, Колотов его отпустит — дороги назад нет.
Колотов, хмурясь еще больше, объявил решение:
— Отпустить вас не могу. С кем работать будем, если таких, как вы, увольнять? Больны — направим в лучший санаторий, на сокращенный день переведем. В общем, так — заявление ваше рву, а вы остаетесь.
Он протянул руку к заявлению, Вержицкий вырвал бумагу и швырнул ее на стол. Он весь затрясся. Давно накапливаемая ярость вырвалась наружу бурно и безобразно. Он стучал кулаком, выкладывая Колотову все, что о нем думал. Колотов менялся в лице, то краснел, то бледнел, уши его стали бурыми, глаза сверкали. Но он не прерывал Вержицкого, он слушал все, все до конца — еще не было в его инженерской деятельности случая, чтобы так швыряли ему в лицо оскорбления, чтобы так много их было, оскорблений, чтоб так они были обидны. Потом он вновь потянул к себе заявление, размашисто подписал и подвинул Вержицкому.
— Хамом меня называете! — произнес он с угрюмым презрением. — Хоть бы раз себя послушали, уважаемые товарищи!
Он опустил лицо к столу, раскрыл папку — больше не было в его жизни Вержицкого.