А мать клана все смотрела на него на Советах и смотрела. Насмешливо и мучительно, как будто читала его мысли.
— Пора бы тебе повзрослеть, Йорн. Чтобы отец тобой наконец гордился.
Мама огладила в последний раз буквы отцовского имени, подобрала свою шитую-перешитую цветастую юбку для праздников и отвернулась.
— Пойдемте. Скоро генератор запустят.
Йорн выдохнул. Запуск генератора был настоящим событием, особенно на праздники, когда он работал не «для дела», как выражалась мама, а для развлечения — чтобы запустить голограммы. Йорн обожал эти бесплотные, цветные тени, которые показывали на главной площади Истории. Йорн их все, конечно, уже знал наизусть. В стареньком испускателе, который берегли как зеницу ока, хранилось всего семь Историй — нехитрых сценок на пару минут. Но каждая из них была сладкой крупицей той жизни, которая разворачивалась раньше там, за стеной — в городе. И Йорн готов был отдать все за то, чтобы прикоснуться к тому великому и недостижимому, что навечно осталось в прошлом.
Только вот голограммы были всего лишь копией. Оригиналы хранил город: все эти улочки и проспекты, храмы и дворцы, дома и жилые клетушки, которые люди в Историях называли квартирами. И все это было мертво: отдано на откуп хищным тварям. В мегаполисе теперь царил зверь — человек на него свое право потерял.
Но откуда же там эти огни?..
— Вы идите. Я догоню.
Йорн запустил руки в карманы, задумчиво глядя на темное небо, расцвеченное всполохами праздничных огней.
Лиа помедлила.
— Ничего там нет. Забудь ты про этот город. За периметром — одна смерть.
Йорн резко развернулся.
— А как же ярмарка?
Лиа фыркнула.
— Так то ярмарка. Она же днем! Твари не любят солнце. А если и сунутся... Знаешь, сколько там воинов в оцеплении ставят?
Йорн нахмурился. Так-то оно так, но днем, вероятно, и в город можно проникнуть, найти там безопасное место... Что, если те огни запускают люди, которые вернулись в мегаполис и как-то там умудряются выживать? Что, если... Что, если они там живут, как люди прошлого? Вовсе не в палатках из шкур дроков или в хибарах из металлолома — а живут в настоящих домах?..
В отдалении рыкнул генератор: один раз, другой, и — забормотал дробно, ритмично, словно барабанным боем встречая ночь Раскола.
Лиа развернулась и убежала за матерью. Ее юбка взметнулась в узком проходе, по стенам которого уже поползли лилово-оранжевые тени голограмм, а Йорн все стоял.
Он разрывался: пойти ли вслед за сестрой на площадь, туда, где ярко, празднично и безопасно, или вскарабкаться снова по стене и — аж дух захватывает! — перемахнуть в сладкий, манящий мрак Пустоши?
Сестра права: твари не любят солнца. Они выходят по ночам. Но сегодня — Раскол. От ярких костров и пороховых огней такой шум, что ни одна из них не сунется к периметру.
Но от периметра и до города — бескрайнее море Пустоши. Пересечь ее в одиночку, да еще и без охотничьего арбалета решится только круглый дурак.
Йорн снова взобрался на стену и, переставив свечи, сидел на отцовском камне, когда справа ему почудилось движение.
— А красиво сегодня, правда? — раздался голос.
Йорн вздрогнул и почувствовал, что заливается горячей густой краской. И как он мог ее не заметить?
Вся в черном, с темной, тяжкой косой, перекинутой через плечо и черными же глазами мать клана казалась тенью, которая отделилась от самой тьмы. Она сидела, как и Йорн, на стене — перекинув ноги на сторону Пустоши, губы ее не улыбались, но в глазах блестела насмешка — как будто ей тайно нравится та дерзость, которую позволил себе Йорн. Ведь никто кроме него не смеет взбираться на стену поминовения...