К ночи на аэродром, почти незаметно, кружной дорогой, пришла полурота латышских стрелков, быстро заняла оборону.
— Во как нас берегут! — сказала гордо Маняша. — Почти как царя! В прежние времена…
Ночью на дачке заснули только малые. Маняша тоже, правда, прилегла, но не спала, все прислушивалась к осторожной тишине над Астраханью, поглядывала на мужиков.
Леон и Щепкин сидели в бывшем тумановском кабинете, пили чай, о чем-то толковали.
В руках у Щепкина были маленькие самолетики, он их настрогал из лучины, когда раненый лежал. Все чего-то расставлял их на столе в мазанке, двигал, делал какие-то записи в толстом зеленом блокноте для железнодорожных весовщиков с квитанциями, на которых стояли таинственные слова «брутто» и «нетто».
Вот и сейчас встретил дружка, уселись, как малые, начали двигать самолетики, играться. Смех…
Сквозь дрему Маняша слышит, как Даня говорит увлеченно:
— Скажем, имею я в отряде четыре бомбардировочные машины…
— Это какие же? — возражает Леон. — Где ты их взял?
— Я пока условно…
— Ах условно, мон шер… Ну-ну, дальше?
— Ты слушай! Бомбардировка маршевых белых колонн сейчас как происходит? Прилетают машины к колонне и сразу вываливают на нее весь бомбовый груз. Колонна в панике разбегается, но тут же собирается вновь… А если я ставлю машины над противником в круг и бью его беспрерывно в голову и хвост, но так, что в каждую минуту бомбит только одна машина, то время действия на противника как бы растягивается и успех от этого будет значительный… Понимаешь?
— Это все хорошо… Только никаких машин у тебя нет… — слышит Маняша смех Свентицкого. — Зачем тебе голову ломать?
— Сейчас нет — когда-нибудь будут… — вздыхает Даня, двигает по столу аэропланчики из щепочек, дымит махрой, задумывается, ероша волосы. Маняша косится на него, а все про свое думает: глупость все это, только бы война отгремела, бросит он смертоубийственное занятие, и запретит она ему все это поганое дело. Человек семейный, сестры, брат, да и свое дите, конечно, будет. Образование у него есть, в механизмах смыслит, может машинистом в депо на паровоз, может на пароход пойти служить к паровой машине. Только не в небеса. Пусть птички летают, у них характер такой и устройство всего организма, чтобы летать.
Дом у дедули, хотя и старый, а если ремонт дать, на многие годы жилья хватит. Только крышу новой дранкой покрыть, печку переложить, чтобы не дымила. Ставни можно покрасить в зеленую краску, а по ней маки пустить суриком, для красоты и веселья. Полы глиняные не годятся, будет маленький, станет по земляному полу босиком бегать — и простудится. Значит, надо будет досок на верфи выпросить и настелить хороший деревянный пол, а на него дорожку ковровую. Еще бы хорошо из мебелей купить кресло-качалку для дедули, а под книжки бамбуковую этажерочку с выжженными узорами и надписью «Привет с Кавказа». Господи, была одна, ничего не надо было! А теперь, как подумаешь, голова кругом идет. И корыто для стирки новое, и таз эмалевый малыша купать, и колыбельку ему, и кровать на обоих, и стол. А если корова будет? Для нее баз нужен… Сено… А Дашку учить надо! И сестер, брата щепкинских на ноги ставить! Заботы…
Уже сквозь сладкую дрему слышит Маняша:
— Мы ушли, выходит, Астрахань голая остается?
— Зачем же? — отвечает Щепкин. — Есть приказ. Со станции Алтаты новый отряд перебрасывают, пять машин, что они там, хуже нас? Закроют городишко.
…Пальба началась в третьем часу ночи. Редкая, прокатилась над городом. На Волге несколько раз ударил миноносец.
Больше на аэродроме ничего не слышали.
Утром прикатил веселый Молочков в простреленной насквозь фуражке. Сказал:
— Ах, попалась, птичка, стой! Не уйдешь из клетки... Можете не спрашивать, все одно ничего не скажу! Летите себе спокойно, у нас — полный порядок!
Маняша, отворачиваясь, пробурчала Щепкину:
— Ладно уж! Не тяни душу…
Поцеловала, а плакать ушла за дачку, чтоб никто не видел.
Леон помог Щепкину натянуть комбинезон. От былого шелкового великолепия уже осталось мало чего: комбинезон был грязен, прожжен во многих местах. Договорились вести машину по очереди. Из оружия были только парабеллумы, их проверили, сунули за пазухи, чтобы не захолодела смазка на высоте.
Щепкин потискал на прощание детвору, сказал Даше:
— Ты с ней не скандаль! Она вас любит…
— Знаю! — буркнула сестра. — Вот это отдай…
Щепкин недоуменно поглядел на первый том энциклопедии на букву «А», который она протягивала: