— Кому?
— Афанасию вашему, — серьезно сказала Даша. — А то он совсем дурак. Никакого образования.
— Привет, что ли, передать? — усмехнулся Щепкин.
— Можешь, — разрешила высокомерно Даша.
Леон, сердясь, закричал из «фармана».
— Иду! — отозвался Щепкин. Стрелки-латыши стояли у аппарата, им было все объяснено: что делать, чтобы эта летающая мебель все-таки оторвалась от земли.
Когда взлетели, Щепкин оглядел с высоты разбросанный, в рыжих пятнах листвы, город, пристани, темную Волгу и удивился: вроде бы должна быть в душе угрюмость, сколько машин потеряли, сколько народу здесь побито, но чувства, что бой проигран, не было, было ясное понимание: отдано все, что можно было отдать, сделано все, что можно было сделать.
…Когда выгрузились под Черным Яром на берег, Глазунов приказал отрядного имущества не разбирать: все одно завтра сниматься и отсюда идти с полком в наступление. Одно только и сделали: очистили от кустарника и кочек посадочную площадку, по углам которой Нил Семеныч приказал поставить четыре бочки с мазутом. На тот случай, если «фарман» будет садиться ночью, запалят сигнальные огни.
Под берегом грудились баржи, буксиры, два парохода, с них скатывали орудия, телеги с припасом.
Полк вытягивался на берег, разворачивался к маршу. Когда в небе раздался стрекот аэропланного мотора, на баржах радостно закричали, кидали в воздух шапки, приветствуя.
Колыхало аэроплан, как лодку на крепкой волне, ветер сшибал с курса. Даже снизу было хорошо видно, как надувается пузырями обшивка, под хвостом болталась лохматая полоска, видно ободрало на взлете в Астрахани.
Колеса «фармана» крутились, казалось, он касается ими воды.
На посадку он плюхнулся тяжеловато, мотор Щепкин выключил еще в воздухе, слышно было, как затрещала тележка шасси и, гулко подскакивая, застучали по земле колеса.
Щепкин и Леон даже не вылезли из машины, только размотали шарфы, прикрывавшие от ветра. Несмотря на защиту, лица их были запудрены мелкой серой пылью.
— Долей бак, Семеныч… — сказал Щепкин. — Сгоняем на Царицын.
Пока доливали горючее, Афанасий притащил пилотам котелок сладкого горячего какао. Те попили, Щепкин ухмыльнулся, сказал:
— А тебе, казачок, привет от моей Дашки!
— Очень надо… — краснея, пробурчал Афоня.
— Надо не надо, а держи… — Щепкин протянул Афанасию толстую книжку. — Это тебе от нее с приветом!
Когда «фарман» ушел на Царицын, Афанасий залез между ящиков с отрядным имуществом. Вчитывался, щурясь, в непонятные слова энциклопедии: «Аллигатор, или кайман, есть название одного из принадлежащих только Новому Свету семейств пресмыкающихся…»
— А что это еще за Новый Свет? — думал Афанасий уныло. — Ни черта я не знаю! Балда балдой!
Слюнил пальцы, листал пухлые страницы, сердился: понимал, подарок от Дашки с намеком, мол, учись, Афоня, а там сам поймешь свою темноту и глупость.
Глазунов лодырничать Афанасию не дал, разыскал его, приказал открыть ящик с непонятными штуковинами: вроде длинных толстых гвоздей с крылышками и заточенными до игольной тонкости носиками.
Взвесил на ладони одну из штуковин.
— Это дело, Афанасий Дмитрич, называется авиационная стрела! Придумали ее для войны с конницей, которая по окопам не прячется, а действует на открытом пространстве. Не смотри, что маленькая. Такая штука, если с хорошей высоты скинуть, свободно прошивает всадника вместе с конякой… Зацепит, и точка!
Еще вытряхнул из мешков множество пустых ржавых жестянок, которые зачем-то насобирал еще в Астрахани, на городских свалках, приказал Афанасию дырявить их мелкими дырками. Афоня удивился: целая посуда, а ее дырявить?
Глазунов сказал:
— Давай! Давай! Делай, что сказано…
Уселись рядышком, застучали молотками. Афанасий ерзал от нетерпеливого любопытства — к чему это нужно? Но Глазунов выдерживал его терпение, ловко наставлял пробойник, стукал молотком, работал в жести аккуратные, частые, словно сито, дыры.
…Через полчаса полета Леон тронул Щепкина за плечо, поменялись местами, Свентицкий взял управление на себя, Щепкин перелез на его место, начал следить за манометром, который показывал давление в баке, но все шло пока нормально. Замлевшие плечи, руки отходили, Щепкин шевелил ими, разминался. Потом, пригревшись, спрятал подбородок в вороте комбинезона, затих.
«Фарман» трудолюбиво стрекотал, в опытных руках Леона шел плавно, не вихляясь.
Летели над низкой облачностью, совсем рядом, под плоскостями, плыли пуховые клочья тумана, но сбиться с курса было невозможно, почти каждую минуту в разрывах показывалась свинцовая полоса Волги.