— Ну и шутник! — фыркнула она. — Шутник, Леонид Леопольдыч! Прямо шутят и шутят.
Леон лежал полураздетый, задрав ноги в шерстяных носках на спинку кровати. Уткнувшись в какую-то книжку, прыскал со смеху.
Только и делал, что валялся в постели да отъедался, как кот перед мартовскими играми. Книги им давал Черкизов, у него в двух чемоданах был недурный набор сочинений по аэронавигации и воздухоплаванию.
— Нет, Данечка, ты только послушай! — сказал Свентицкий, давясь от веселья. — Что пишут! Что пишут! — Он прочитал: — «Я лично нахожу, что аэроплан без руля высоты может упасть…» О господи!
Щепкин взял в руки книгу, полистал. Она была старая, десятого года, «Критика различных конструкций» Ансберта Форрейтера.
— Ты представляешь «ньюпора» без хвоста? — резвился Свентицкий. — О чем спорили? А?
С иллюстрации на Щепкина гордо взглянула дама в черных перчатках, широкополой шляпке, длинном пальто траурного цвета. Изящно изогнувшись, она держалась за стойку. Подпись гласила: «Г-жа Ларош со своим аэропланом системы „Вуазен“». Тоненькие крылья аппарата просвечивали, морской звездой растопырился семицилиндровый движок «Рон» с огромным крестообразным винтом. Героиня воздушной стихии небрежно касалась рукой штурвала. Даже по скверной иллюстрации было видно: боится.
Щепкин бросил книгу Свентицкому, скинул бекешу, лег на лавку, уставился в потолок, испещренный трещинками.
— Тошно, — раздраженно сказал он.
Леон, встревожившись, сел.
— Брось! Это в тебе весна проклюнулась! Кровь своего требует. Давай скажем вдовушке, соседку пригласит… Соседки у нее преотличные! На парном молоке взошли. Воткнешься в щечку — сеном пахнет, чистотой!
— Ты все о том же!
— А о чем же? — засмеялся Свентицкий. — Пока живы, чего ждать? Спящий в гробе — мирно спи, жизни радуйся, живущий!
Легкий человек был Ленечка, жизнь обтекала его, как непотопляемую лодочку. В самые страшные бури покачивался он, как пробка, на гребнях волн, которые топили других, а наступал штиль — отфыркивался и скалился спокойно и безмятежно: «Живе-е-ем!..»
— Я спать хочу… — сказал Щепкин и даже прикрыл глаза.
Свентицкий не обиделся, спрыгнул с кровати и пошел на руках по глиняному полу, болтая ногами, жал стойку, разминался.
Говорить о серьезном с ним было бессмысленно. Пробовал как-то Щепкин еще во Франции, Свентицкий насмешливо глянул на него: «Ах, брось! Политика — проклятие каждого славянина! Каждый мудрствует. А по мне — России время от времени нужна хорошая встрепка. Как она называется: революция, смута, бунт — неважно… Все одним кончается. Пережили татар, ливонцев, холеру. И это переживем!»
…В сенцах загремело, кто-то опрокинул ведро. Вошел вестовой, сказал, козыряя:
— Так что, господ офицеров господин подполковник к себе требуют!
Черкизов сидел в штабной хате за столом, в углу валялся брезентовый мешок, в котором обычно привозили почту. На столе перед Черкизовым лежала толстая пачка денег, вперемешку деникинские сиреневые «колокольчики» и купоны Добрармии.
— Получите, — сказал Черкизов. — Месячное содержание прислали, это вам поровну на двоих.
Леон огорченно присвистнул — эти деньги местное население брало неохотно, предпочитало серебро, в худшем случае — царские.
— Англичанам небось фунтом заплатят! — сказал он.
— Начнем летать — может быть, пойдут и нам фунты.
— Летать еще не скоро… — возразил Леон. — Расписки писать?
— Не стоит… — Черкизов кивнул на самовар: — Чайком угощайтесь! Тоже друзья прислали! Отличный чай! Индия!
Пока Леон хлопотал над чашками, заваривал густой, как деготь, чай, Черкизов сказал, вспомнив:
— Да, Даниил Семеныч, вам письмо…
— Мне?
— Ну-ну!.. — Черкизов погрозил пальцем лукаво. — Тихий, тихий, а все успел.
Он подал Щепкину аляповатую рождественскую открытку с ангелочком и золоченой каймой. Щепкин, сдерживаясь, начал читать.
«Милый мой друг! Помнишь ли? Я забыть не могу. В вихре любви слились наши души. Конечно, я просто слабая, греховная женщина, но ты произвел переворот и взрыв в моей душе…»
— Что за чушь? — краснея, сказал Щепкин. Черкизов пытливо смотрел на него.
Подпись «Манана» была жирно пришлепнута штампом цензора. Открытка была из Батума.
Пробегая текст глазами, Щепкин успел поймать главное:
«В Баку у меня крохотная дочурка, но я знаю — это не помешает нам рука об руку вместе идти по жизни».