Солидный и большой «Фарман-30», «тридцаточка», как его называли, стоял полувыкаченный из авиапалатки. Чуть в стороне была видна двухместная машина неизвестной марки. Впоследствии Щепкин узнал, что это настоящий гибрид: фюзеляж от «лебедя», шасси с «анасаля», мотор с «сопвича». Остальные пилоты называли машину «бутербродом», но хозяин ее, Кондратюк, упрямо именовал «сопвичем». Сейчас на плоскостях этого мощного сооружения мотористы подновляли звезды…
Звонкий, тугой гул, знакомый до боли, с ясным металлическим призвуком, который дает только ротативный мощный мотор «гном», вращающий под капотом бешено цилиндры вокруг неподвижного вала, шел от одноместного истребителя «ньюпора». Тупорылый, с короткими, похожими на плавники крыльями и скошенным изящным хвостовым оперением, он катился по полю, подпрыгивая на толстых пневматических шинах. Над кабиной виднелась кожаная голова авиатора, он пробовал, видно, мотор, гоняя его на разных режимах. Поле исполосовали влажные треки от колес.
Ясно было, что «ньюпор» недавно ремонтировали, на плоскости сверху ярко блестел жестяный бензиновый бачок, его не успели закрасить. Зато капот рдел от алой эмали. «Ньюпор» выглядел кокетливо и ухоженно…
На звезды здесь краски не жалели, они выглядели празднично, огромные и маленькие украшали и плоскости и фюзеляжи.
Одним взглядом жадно охватил Щепкин аэродром, успел заметить груду бочек в стороне, охраняемую часовым, плотников на двух новых сараях, брезент, расстеленный на земле, на котором оружейники собирали «льюис» на высоких тонких ножках, успел вдохнуть тот неповторимый аромат аэродрома, ту смесь запахов бензина, подгорелой касторки, лака, резины, которая волнует каждого человека, имеющего отношение к авиации, как «паккард» подкатил к даче и Молочков сказал:
— Слезай, приехали…
Они поднялись на второй этаж, в комнату, окна которой «фонарем» выходили на поле. За столом сидел аккуратный небольшой человечек с задумчивыми голубыми глазами, бритый наголо, за ворот заткнута салфетка, ножом и вилкой красиво ел ломтики хлеба, макая их в тарелку с подсоленным — крупинки соли не успели расе таять — растительным маслом. Вид у него был довольный, словно наслаждался по меньшей мере осетриной.
— Вот привез, товарищ Туманов, как вы просили… — сказал Молочков.
Туманов встал, щелкнул каблуками.
— Спасибо, Молочков! Можете быть свободны!
— Не могу! — возразил Молочков. — У меня еще дело есть.
Он покопался в портфеле, вынул и протянул Щепкину листок. На нем на машинке под копирку было отпечатано, что «гражданин такой-то (фамилия Щепкина была вписана от руки аккуратным школьным почерком) ручается за гражданина такого-то (фамилия Свентицкого была вписана тоже старательно) и гарантирует, что…» Далее шло перечисление, чего не должен делать Свентицкий. Не делать он должен был многого. Заявлений против советской власти и ее органов, контрреволюционных поступков, распространения враждебных слухов, вооруженных выступлений… Перечень занимал полстраницы. Не сказано было только, а что же должен был делать Свентицкий.
В конце заявлено было прямо и категорически: «В случае неисполнения вышеперечисленного поручитель несет кару по всей строгости законов за поручаемого».
Свентицкий, заглядывавший через плечо, с уважением засвистел.
— Ох ты! Неужели решишься, Данечка?
— Не мной придумано, — угрюмо сказал Молочков. — Не помешает.
Щепкин подписался.
— Я к вам, товарищ Щепкин, претензий не имею, — сказал Молочков. — И вы на меня тоже не обижайтесь. Служба есть служба. Мы еще свидимся.
Молочков улыбнулся и вышел.
— Поскольку мой лучший друг, товарищ Щепкин, выдал вексель на мою лояльность, я имею право задать вопрос? — Свентицкий оживал, хамея на глазах.
— Да, — кивнул Туманов.
— Вы меня намерены задержать? Здесь?
— Извините, намерен! Предлагаю служить в нашем авиаотряде, командиром которого я имею высокую честь состоять…
— Летать я не против. Но не в этой дыре! — перебил Свентицкий. — Я хочу домой! Или хотя бы в Москву! Белокаменную! Златоглавую! К Царь-пушке! И вы не имеете права…
— Может быть, вы пока прогуляетесь, гражданин Свентицкий?
Свентицкий оскорбленно вздернул голову, вышел.
— Это он так… Останется, — сказал Щепкин.
— Останется не останется — вам его лучше знать. Как скажете, так и будет! У нас сейчас в авиации все бывает. Среди летного состава каждый второй — сомнителен. Сеют их, просеивают, а толку? Слыхали, может быть, что в январе в Воронеже стряслось?