Андрей и вчера вечером, вернувшись домой, не прекращал вести внутренний диалог с ними, доказывал, убеждал, объяснял. А потом стал думать – возможно, в чем-то был неправ он сам. Смиряя гордость, решил принять за исходное условие, что мог где-то ошибиться и брат прав. Андрей стал искать другой выход, но его не было – не было! И обида заполняла до краев: это же очевидно: оставь Фила в покое, пожалей его, он будет выжидать, караулить, копить силы, и в один «прекрасный» момент нанесет удар такой силы, что не устоит никто. Да, и сейчас были риски – тут не поспоришь, но в любом другом случае они возрастали многократно. Андрей злился, но упорно продолжал искать альтернативные пути. Скрепя сердце, предположил, что сможет завтра позвонить и прекратить рейдерский захват… но и это было невозможно: рейдеры доведут дело до конца, получат «Альфу», а «Пирамида» останется без средств, потраченных на войну и без какой-либо возможности их компенсировать. Значит, хочешь-не хочешь, придется увольнять людей, сокращать расходы, отыгрываться на тех, кто бесправнее всего. Этого Андрей тоже не хотел.
К середине ночи Андрей решил: другого пути у него не было, он поступал правильно. Просто он может отвлечься от эмоций и просчитать все варианты, а ни Катя, ни Дима – не могут. У них чувства всегда впереди головы. Уверившись в собственной правоте, Андрей стал думать уже о том, как помириться с Катей и Димой.
Димка... придется смириться с тем, что младший брат решил начать новую жизнь. Обидно только, что он начинает ее так, затаив обиду на родных. И все его слова несправедливы: по отношению к маме-папе, к нему, Андрею. Но если отвлечься от того, что Дима наговорил в запале, то понять его стремление создать свою семью, стать первым, перестав быть вечной тенью брата, можно. Дима мог бы и подождать... но... Ладно, он вернется, и все как-нибудь наладится само. Потом.
А вот Катя... Так больно было слышать от нее: «Ты похож на Фила», или как она сказала? Андрей старался вспомнить все ее реплики, все слова, скрупулезно восстанавливал в памяти ее интонации, и не мог. От их разговора в машине осталась только вот эта одна фраза, ударившая наотмашь, да ее нежелание поцеловать его в ответ…
Он несколько раз брал в руки телефон, но так и не решился набрать ее номер. Они еще ни разу не ссорились, и он не знал - как лучше: позвонить прямо сейчас, попытаться преодолеть это недоразумение, прояснить все сразу, или отложить до утра, подождать, пока улягутся страсти. Он с удивлением обнаружил, что не помнит, как они ссорились и мирились с Алиной, а тем более с другими многочисленными девушками, мелькавшими в его жизни когда-то давно. Он смутно припомнил: однажды он купил Алине цветы, штук сто белых роз, после того, как, увлекшись какой-то случайной знакомой, домой приехал только к утру... Но все эти воспоминания были размытыми и словно чужими. Ему казалось, что все это было не с ним, а с героем фильма или книги, которую он даже не прочитал, просмотрел невнимательно.
Андрей ни секунды не сомневался, что они с Катей помирятся, и уже знал, что именно ему придется делать первый шаг и не потому, что Катя расчетливо будет обижаться, а потому что она точно не решится подойти первой. Но даже зная это, он ждал ее звонка и уснул, сжимая в руке мобильный, который благополучно завалился за кровать. Утром он не нашел телефон и махнув на это рукой – у врача все равно придется выключить, помчался по делам.
Он надеялся, что задержится в клинике на час, максимум на два, но время близилось к вечеру, а его все гоняли по кабинетам: он заполнял какие-то бланки, говорил снова и снова с врачом. Только к пяти он наконец-то освободился и поспешил домой, без телефона он чувствовал себя более чем неуютно. Сейчас он приедет, найдет чертову трубку, позвонит Кате и начальственным тоном велит сидеть и ждать его, а потом купит ее любимые круасаны в соседней кондитерской, а вместо букета роз – смешной кактус, и поедет мириться. И обязательно позвонит брату. Обязательно! Мотаясь по коридорам клиники, он особенно остро ощутил, что нельзя так: нельзя, чтобы Димка уехал с неспокойной душой.