Но реальность оказалась куда более прозаичной.
Началось с того, что, выйдя на работу, он стал позвоночником чувствовать взгляды окружающих и слышать за спиной шипение. Только ленивый не обсуждал его. Плюс, он никак не мог привыкнуть, что вместо двух красивых рук у него осталась одна красивая и сильная, хорошо, что правая, и еще нечто, именуемое рукой, но с изуродованной кистью, на которой не хватало большого пальца и несколько фаланг на остальных. Ожоги, стягивающие кожу и не позволяющие ни сгибать запястье, как надо, ни двигать остатками пальцев. Чтобы не видеть это безобразие, он носил перчатку – из тонкой лайковой кожи. Обзавелся сразу несколькими – под цвет разных костюмов, словно это имело значение. Смотрелось неплохо, но вот жить с этим было неудобно: от посещения туалета до шнуровки ботинок, все теперь представлялось проблемой.
Андрей страдал от собственного бессилия. Если после операции он наделся, что научится справляться с трудностями, то теперь вера его покидала, и все больше раздражали люди – все. Все эти нормальные люди могли жить нормальной жизнью, почему же Бог наказал его? Что такого он сделал? Почему убийцы и извращенцы, воры и бандиты ходят по улице, не скрывая своих лиц, а он должен прятаться от косых взглядов?
Мать долго уговаривала сходить в церковь и однажды, по пути с работы, увидев церквушку, он зашел туда, помялся у входа, не представляя, что делать дальше. Купил свечку, поставил перед иконой в центре зала и вышел, пятясь. Никакого благоговения он не испытал, никакое просветление его не посетило. И вообще, идея молиться не вызвала отклика в душе. Это было как торги: Боже, помоги, а я буду хорошим мальчиком. Андрей был уверен, что, чтобы просить у Бога, надо верить: по-настоящему, как дети верят в чудеса. Верить – и все, не выискивая доказательства и уж тем более не прося в обмен на веру чудо своего выздоровления. Он искал веру в своем сердце, но не находил ее там. Сомнения, тревога, печаль – много чего было в душе, но веры и желания вручить свою жизнь в руки Господа, покориться его воле – не было и в помине.
Маятник его душевных страданий качнуло в другую сторону и он, словно в отместку, стал посещать любимые клубы. Охранники на входе замирали, не зная, что предпринять. Они прекрасно знали Андрея и знали, что он «денежный клиент». Мало того, клиент с очень широкими связями. Не пусти такого, и шансы, что владелец заведения будет недоволен, повышаются многократно. Но его лицо… По всем законам фейс-контроля они должны были бы вежливо его отшить. Один вышибала попытался не пустить Андрея внутрь и Гринев, дрожа от радости, что хоть кто-то нарвался, спросил елейным голосом:
– Что, раньше моя физиономия тебя, холуй, устраивала, а теперь нет? – и взял парня за грудки. Но тут подоспел менеджер, и Андрея пропустили.
Знакомые, завидев Андрея, реагировали по-разному. Обдолбанные не замечали в нем перемен, находясь в сладостном угаре и видя реальность несколько иначе, трезвые старательно отводили глаза, пытаясь делать вид, что ничего не произошла. А девушки! Те девушки, которые не так давно готовы были гроздьями висеть у него на шее и выцарапать глаза Алине, теперь относились к нему, как к пустому месту, и только жрицы любви, которым начхать на внешность и главным мерилом мужской красоты для которых всегда была толщина кошелька его владельца, проявляли к Андрею повышенный интерес.
– Иди, милый, я тебя пожалею, – томным голосом прошептала одна такая и…
…и положила конец походам Андрея по кабакам.
Он как-то разом после этого сдался, перестал вести себя вызывающе, закрылся в своем кабинете. В компании давно назревали перемены и, в том числе, был снят в аренду еще один этаж, куда переехали «топы». Теперь его никто не беспокоил. Рядом была верная Светлана и еще более верный Димка. Жизнь затворника Андрею не то чтобы нравилась, но он не видел для себя другой альтернативы.
Алина несколько раз напоминала о своем существовании, один раз даже разрыдалась в трубку. Он было дрогнул, но она опять заговорила об операциях, и Андрей сразу же распрощался с ней, сдержавшись, чтобы не наорать. Как можно одновременно говорить, что любишь, и тут же толкать человека на то, что он не хочет, он не понимал.
Прошла весна, следом пронеслось лето. Менялись декорации за окном, ничего не менялось в его жизни, до того момента, пока Света не сказала, что уходит в декрет. И вот – грядут перемены. Завтра они с Катериной останутся один на один. Интересно, изменится что-то в его жизни, или она так и останется тоскливым, мрачным болотом?